Елена Попова - Пузырёк воздуха в кипящем котле

- И у меня, - сказала Комякова.

Помолчали.

- Ты где? – спросил Яша.

Комякова ответила.

- А… - протянул Яша равнодушно.

- А ты? – спросила Комякова.

- Здесь, - бросил Яша коротко и брезгливо.

- А… - сказала Комякова в свою очередь.

И опять замолчали. Прибежала Варя.

- Куда ты подевалась? Я тебя тут ищу, ищу!

Яша посмотрел через Варю, как будто она была не человек, а какой-то прозрачный предмет, посмотрел на фонтан, на деревья и сказал без всякого энтузиазма:

- Надо и пообщаться.

- Конечно, - сказала Комякова. – Где?

- Пойдем ко мне. Я тебя потом отвезу.

- Я останусь, - сказала Комякова Варе. – Не беспокойся. Меня отвезут.

Варя оттащила ее в сторону и зашептала на самое ухо: - Не связывайся с эмигрантами! Это такие тошнотики! Нищие тошнотики!

Яша Гинзбург не был нищим. Он жил в собственном доме с полисадником, ничуть не хуже, чем на родине, даже более комфортабельном.

Он прошел на кухню и стал выгребать из огромного холодильника банки с пивом и пакеты с закуской, между делом пролил на светлый льняной пиджак какой-то соус, но не обратил на это внимания. Выбежала жена Яши Гинзбурга, она совсем не изменилась с момента последней их встречи, и даже домашний костюм на ней был чуть ли не тот же самый. И это происходила явно не от бедности, а от опущенности, которой, казалось, дышал весь этот дом. Жена Яши Гинзбурга бросила на Комякову взгляд, полный враждебности, и кинулась к Яше отчищать от соуса костюм.

- Отстань! Заела! – заорал Яша и даже ее оттолкнул.

И несчастная жена Яши Гинзбурга исчезла, спряталась где-то в доме.

На круглый стол в садике за домом Яша вывалил грудой закуску и банки с пивом, вытащил бутылку вина. Пиво он глотал не останавливаясь, бросая пустые банки за спину, прямо на землю. “А, Машка уберет!” (Вообще-то жену Яши Гинзбурга звали Мариной.)

- Уделал меня твой Антоныч, - сказал, наконец, Яша. - Не мой, а наш, - поправила Комякова.

- Есть разница?

Яша все пил пиво и откусывал ветчину прямо от куска. Ел, судя по всему, не чувствуя вкуса, проглатывал, не разжевывая. При этом взгляд у него становился только все более печальным, тяжелым и отсутствующим. “Общаться” ему не хотелось, он общался сам с собой. Комякова уже жалела, что с ним осталась.

- Вина-то налей, - сказала Комякова.

- А? – сказал Яша.

Он открыл бутылку и размашисто налил ей вина, перелив через край и залив стол. И опять ушел в себя.

- Домой хочу, - вдруг сказал Яша.

- На родину? – сказала Комякова.

- Да пошла эта сраная родина! – сказал Яша. – Просто хочу т у д а. Что тут не понять? Помнишь, гастроном под часами? Там еще вино продавали, на разлив…

- Помню, - сказала Комякова. – На разлив…

- Пропустишь стаканчик, пососешь конфетку… Ну, помнишь, их еще в самолете дают…

- Взлетные, - сказала Комякова.

- Нет, тогда они не так назывались.

- Театральные.

- Вот-вот, театральные…

- В сущности, одно и то же, - сказала Комякова.

- Нет, не одно и то же! – вскричал Яша Гинзбург грозно. – Взлетные – это взлетные, а театральные – это театральные! Не одно и то же! – и даже стукнул ладонью по шаткому столу.

Комякова с испугом глянула на бутылку и свой бокал с недопитым вином, но те каким-то чудом устояли.

- Ладно, - сказала Комякова кротко.

- Потом покуришь, - сказал Яша после паузы, - прямо на углу, на улице… и на работу. Такой кайф! Не передаваемо! Вот т у д а и хочу.

- Понятно… - сказала Комякова. – Как там Моцарт?

- Умер, - сказала Яша. – Не проснулся. Он же всегда был трусоватый. Как начали нас перетряхивать, взял и не проснулся. Сбежал.

Я знаю, - подумала Комякова. И сказала:

- Жалко.

Яша не ответил.

- Как вообще-то его звали? – спросила Комякова. – Все Моцарт, да Моцарт… А как на самом деле звали, не помню…

- Вова, - сказал Яша Гинзбург. – Вова Галимбеков.

Тут что-то сломалось у него в горле, как будто лопнуло, и он зарыдал, всхлипывая и давясь воздухом.

После обеда из безвкусных размороженных полуфабирикатов, молчаливого,томительного обеда в присутствии неестественной и напряженной жены, Яша повез Комякову домой. В дом не зашел, с мужем знакомиться отказался. О новых встречах не договаривался. На прощанье сказал:

- Предки у меня были выкресты, а я – иудей. Имей в виду, я не христианин, я – иудей.

- Ты хочешь сказать, око за око? – спросила Комякова.

- Око за око, - сказал Яша Гинзбург.

- Немцам простил.

- Я? Нет…

(Слышали бы его два старика, державшиеся за руки под дулами немецких автоматов, стоя над знаменитой ямой… Была в их городе эта “яма”, потом утрамбованная асфальтом, с выходящей наверх лестницей, вместо перил обрамленная чугунным барельефом. На барельеф был конкурс и несколько известных скульпторов сражались за выгодный заказ. Было много интриг, разговоров, сплетен, были ссоры и даже один донос… Но дело не в этом… Это так, вскользь… На место трагедии не обязательно приходит комедия. Пошлость же приходит всегда.

Так вот, слышали бы его эти два старика…

Глаза их были полны покорности судьбе и почти уже мертвы… но если бы слышали, старик с мохнатыми бровями Яши Гинзбурга, возможно, и прошептал бы в последнюю секунду своей жизни: "Давай, внук! Око за око!”)

Комякова приехала ранним утром. Шел дождь. Пока шла до остановки такси с вещами, а потом поджидала это такси, промокла насквозь. Зонтик, как обычно забыла дома. Если этот дом на границе Швейцарии и Германии можно было назвать “домом”. Потому что теперь она действительно возвращалась к себе домой.

В своей квартире она не появлялась несколько лет. Все было покрыто пылью, вещи разбросаны, как были разбросаны перед ее отъездом в Турцию, на кухонном столе коркой застыл пролитый тогда кофе. Комякова сняла мокрый плащ, натянула старый, нечистый, припахивающий плесенью халат и легла на диван. Позвонил муж.

- Все хорошо, - сказала Комякова. – Только я устала и ложусь спать.

Его голос был далек, и сам он и все, что было с ним связано, казались ей сейчас очень далекими, как давний, полузабытый сон. А был ли он вообще? И было ли все “это” вообще с нею или она просто только сейчас вернулась из Турции?

Позвонила Кире:

- Привет!

- Привет! – сказала Кира.

- Я только приехала.

- Ага, - сказала Кира.

- Как жизнь?

- Нормально. А у тебя?

- И у меня. Ну, я еще позвоню… - и повесила трубку.

Потом она позвонила однокласснице, с которой по жизни дружила, нескольким однокурсникам, но никого не застала. Телефоны Антона или не отвечали, или отвечали чужими голосами. Тогда она разыскала Сашу Тузырина. Еще при ее жизни здесь когда-то хрупкий Саша увеличился в ширину раза в четыре, теперь он заведовал пресслужбой в большой фирме, двадцать пять лет прожил с одной женой и имел троих детей. Жизненная его карьера тоже шла не только вверх, но и вширь – в смысле, он прочно стоял на ногах, никогда не рисковал и вообще стал человеком основательным.