Елена Попова - Пузырёк воздуха в кипящем котле

- Как это?.. – не поняла Кира.

- У меня есть средства, - сказала Комякова. – Я бы его вырастила, поставила на ноги. – и вдруг добавила почти жалобно, жалобно и требовательно. – Отдай!

- Ты – сумасшедшая! – сказала Кира. – Во-первых, у них

есть родители. А во-вторых, они уже выросли.

Наступила тишина, а потом резкие, колотые, короткие гудки.

Итак, Комякова навестила всех, кого хотела навестить, привела в порядок кое-какие свои бумажные дела и уже начала собираться обратно, как позвонил Антон и предложил встретиться.

- Как хочешь, - ответила Комякова. – Я свободна.

Антон пригласил ее на обед и прислал машину. Уже по водителю, такому немногословному и сдержанному, по охране на подступах к новому, внушительному загородному дому, Комякова поняла, что перемены в жизни Антона, да, имеют место быть.

Антон с молодой женой ждали ее на крыльце. Жена, в широкой блузе-распашонке – видимо, недавно родила (в доме иногда слышался плач ребенка), действительно была очень юна. Наверное, была она и красива, но стрижка ее просто безобразила, а глаза смотрели напряженно и испуганно. И почему-то она напомнила Комяковой жену Яши Гинзбурга, хотя между этими двумя женщинами не было ничего общего.

Антон же немного пополнел и как-то отяжелел. Глаза у него были усталые. Нет, счастливым молодым отцом он не выглядел.

В доме была прислуга, с ребенком, судя по всему, сидела нянька, так что, когда раздавался детский скулеж, юная мать не реагировала. На стол подавала спокойная, полная достоинства женщина, с косой, уложенной на голове короной. Обед был хорош – обильный обед, борщ с слоеными пирожками, мясо в горшочках… Все это на хорошей посуде. Вино грузинское. Нескольких сортов. Антон почти не пил и почти ничего не ел, жена его тоже ела совсем мало, так что обедала, в основном, Комякова. Она это делала с удовольствием, тем более, что для себя почти не готовила, хвалила и пирожки, и борщ, и мясо. И видно было, что женщине с косой это особенно приятно. С телефоном Антон не расставался, то и дело он звонил и тогда Антон, извинившись, выходил поговорить в другую комнату. Одним из таких моментов жена Антона и воспользовалась.

- Как вам живется в Германии? – спросила жена Антона вроде бы небрежно, но от этого только с еще более ярко выраженным интересом.

- Спасибо, хорошо, - ответила Комякова. – Хорошая страна.

- Все говорят, - сказала жена Антона. – А население? (Она так и сказала “население”, как будто отвечала на уроке географии.)

- Население, как население, - сказала Комякова. – Нормальные европейские люди.

Жена Антона, казалось, ловила каждое ее слова. А Комякова, как нарочно, была скупа на слова.

- Ваш муж, я слышала, имеет влияние… - сказала жена Антона и нервно затеребила салфетку.

Комякова начала что-то смутно понимать…

- Не знаю, - сказала Комякова. – Меня это как-то не интересовало. Я знаю только то, на что имею влияние сама.

И тут жена Антона всплеснула ручками и воскликнула:

- Здесь так страшно!

- Страшно? – переспросила Комякова. – Это еще почему?

- Страшно! - сказала жена Антона. – Мы хотим купить дом в Германии!

- Почему не купить? Если позволяют средства, - сказала Комякова. – Хоть на луне.

- Вы не понимаете! – сказала жена Антона. – Здесь убивают!

- Всех не убьешь, - сказала спокойно Комякова. – Кто-то останется. Потом, надо жить скромнее, это не так раздражает.

Жена Антона, не ожидавшая такого жестокого ответа, еще больше округлила свои и без того круглые глазки, мгновенно залившиеся слезами, рот ее скосился куда-то на сторону, отчего она стала совсем уже ребенком, а благодаря неудачной стрижке, скорее некрасивым.

- Завистливые, такие завистливые! – и стукнула кулачком по столу.

Женщина, подававшая на стол, была рядом. Комякова почувствовала ее внимательный, пристальный взгляд…

В этот момент вернулся Антон. Он тут же оценил ситуацию, но на его лице не отразилось никаких чувств.

- Подойди к ребенку, - сказал он жене мягко и успокаивающе дотронулся до ее плеча. Потом повернулся к Комяковой. – Пойдем, поговорим…

Они прошли вглубь дома, зашли в большую комнату с огромным во всю стену окном. Из окна был виден довольно-таки куцый садик, за ним уже шла дорога, выходившая на шоссе. И хорошо видно само шоссе, протянувшееся от одного края горизонта к другому. Антон окинул комнату взглядом человека, который здесь недавно и еще не чувствует себя хозяином среди чужих стен и не им купленных и расставленных вещей, и сел в угол дивана.

- Говорить-то, собственно, не о чем, - сказал Антон и холодно и как-то отстраненно посмотрел на Комякову. – Мила хотела с тобой встретиться.

- С Милой мы уже поговорили, - сказала Комякова. – Тебе не везет с женщинами. Даже Инка была умнее. Где она, кстати?

- Мне не интересно, - сказал Антон.

- А дочь?

- Тоже.

- Не интересно?

- Нет.

- Она-то здесь при чем?

По шоссе за окном шли машины. Шум сюда не долетал – одна за другой они молчаливо передвигались в пространстве…

- А знаешь, почему тебе не везет с женщинами?

- Почему? - спросил Антон равнодушно, не вкладывая в вопрос вопроса.

- Не обижайся, конечно… Из-за твоего тщеславия. Когда-то тебе была нужна сама красивая, теперь – самая молодая.

В углу прямо на полу стоял телевизор. Антон рассеянно взял пульт и стал переключать программы. Шли новости. На экране, как в добрые старые времена, мелькало одно и то же лицо.

- Хочешь стать президентом? – спросила Комякова.

- Нет, - сказал Антон. – Я не сумасшедший. Не

получится. Это надолго. Моей жизни не хватит. В этой стране – перемены временное явление. Свойство больших масс… Пока бегут – бегут, а уж если встали, так встали.

И тут Комякова задала вопрос, ради которого, возможно даже не отдавая себе отчета, сюда и ехала:

- Зачем ты меня тогда сдал?

Вопрос был Антону неприятен. Первый раз за всю эту встречу он переменился в лице, первый раз его что-то укололо. Но он ответил.

- Если бы не это, потом было бы хуже. Для тебя. Это мужские забавы.

- Да пошли вы… - сказала Комякова. – Ты всегда вывернешься.

И замолчала. Антон тоже молчал. Опять стал переключать программы. На одной задержался. Эстрадный певец пел какую-то бессмысленную, дурацкую песню, в которой были не слова, а какие-то огрызки слов.

- Меня убьют… - вдруг быстро сказал Антон.

- Что? – сказала Комякова.

Антон не стал повторять, только добавил:

- Это меня не волнует. Я – перегорел.

Комякова посмотрела на его лицо. Оно ничего не выражало, совершенно ничего, и глаза были пустые.

- Ты эгоист, - сказала Комякова.

- Наверное, - сказал Антон. – Поздно меняться.

Жена Антона не вышла провожать. В окне второго этажа Комякова заметила ее лицо, а потом лицо женщины, подававшей на стол во время обеда. Лица были похожи -–только одна с косой, короной уложенной на голове, вторая – с короткой, обскубанной стрижкой. Только тут Комякова сообразила – должно быть, это мать и дочь.