Елена Попова - Пузырёк воздуха в кипящем котле

Была там и комнатка, к которой, скорее, подошло бы название «каморка», в которой живал Гете. Там стояли большая кровать, - Гете-то, надо полагать, был человеком не низкорослым, - комод, какая-то утварь для утреннего и вечернего туалета и, конечно же, увесистый ночной горшок. В соседней «каморке», по словам хозяев, потомков треьестепенного поэта, за хрупким столиком он работал.

- Да, - сказала Надя, скептически оглядывая все это нехитрое хозяйство. – Можно себе представить… Жили при свечах, ездили исключительно на лошадях. Осенью бури, ветер, природа вокруг завывает, крыша грохочет… Бетховен играет Апоссионату, Наполеон Европу перепахивает. Кто скачет, кто мчится под хладною мглой. Но вот что интересно… - вдруг сказала она. – Кто за ним горшок выносил? Ты можешь себе представить, чтобы по утрам Гете спускался по вот этой лестнице и нес свой ночной горшок?

- Не могу представить, - сказала Комякова. – Слуги, конечно.

- Мне бы это было неприятно, - сказала Надя в своей обычной манере, серьезно и задумчиво, - если бы кто-нибудь выносил за мной ночной горшок.

- Странные мысли тебе приходят в голову, - сказала Комякова.

- Ага, - согласилась Надя. – Значит, не так-то плохо они жили…

Надя не разговаривала за рулем. В это время она думала. О своих формулах, в основном. Но и посторонние мысли, вроде ночного горшка Гете, иногда залетали. Комякова же расположилась на заднем сидении и задремала. Нельзя сказать, что экскурсия произвела на нее впечатление. Она вообще не любила затхлость старины, мумифицированные, затертые вещи, пожелтевшие, рассыпающиеся манускрипты, короче, законсервированное время, как никогда не любила консервы. И тем более было удивительно, что в дреме она тут же попала туда, в этот самый дом.

…Она стояла в дверях, ведущих в «каморку» Гете, с той самой кроватью и тем самым горшком под ним, а за окном бушевала темная и тревожная осенняя буря, о которой говорила Надя. Горела на комоде одинокая трепещущая свеча. Комякова услышала скрип на лестнице, осторожные, мягкие шаги и обернулась… Перед ней был невысокий мужчина лет сорока, с зачесанными за уши довольно длинными, темными волосами и очень бледным лицом, как раз таким был изображен на одном из портретов хозяин дома. Комякова поздоровалась и хозяин, тот самый третьестепенный поэт, ей учтиво ответил. На каком языке они говорили, Комякова не поняла, но общались они легко и свободно.

- Ну а где же Гете? – задала Комякова, возможно, не совсем тактичный вопрос.

- В Веймаре, - ответил Поэт кротко.

- Он по-прежнему бывает у вас в гостях?

- Я должен объясниться, мадам, - сказал Поэт с волнением в голосе. – Я должен сказать правду. Господин Гете был у меня только один раз, проездом, можно сказать, случайно… Время было позднее, погода не располагала и он заночевал…

- Но стихи он писал, вон в той комнате?

- Я должен сказать правду, мадам. Нет. Тогда все утро господин Гете просидел в гостиной, ни с кем не разговаривал, был не в духе и требовал лошадей…

Ветер за окном завыл сильнее и что-то застучало по крыше…

- А Бетховен? – спросила Комякова.

- Я не имел удовольствия быть знакомым с господином Бетховеном. Это все мои дети, а точнее – внук. В этом доме столько говорилось о господине Гете, что теперь я вынужден все время находиться здесь, а вдруг господин Гете еще заедет? Иначе, как-то непорядочно…

- А если не заедет? – спросила Комякова.

- Конечно, - согласился Поэт, - что можно требовать от небожителя? Может, случайно…

Он был очень симпатичным человеком, этот Поэт, на бледном лице задумчивые его глаза казались почти черными и от этого еще более задумчивыми. И Комякова пожалела, что так и не запомнила его имя и не поинтересовалась стихами. Ну а к Гете, который в этой истории был совсем не виноват, даже почувствовала откровенную неприязнь.

- Приехали! – послышался громкий голос Нади, распахнулась дверца машины. Надя тормошила ее довольно бесцеремонно. – Ну ты и сомлела, совсем раскисла.

- Спасибо, - пробормотала Комякова. – Все было замечательно.

В тот же вечер, в то самое зыбкое, промежуточное время, когда уже исчезает явь и еще не приходит сон, не приходит, но уже вторгается, наполняя освободившееся пространство отрывистыми видениями (буквой «н», или «м», или «л» на пути бегущей строки…), Комякова опять оказалась в этом доме…

Опять завывал за окном тревожный осенний ветер и третьестепенный Поэт со свечой тихо ходил по дому, томясь в ожидании Гете. Комякова спустилась по скрипучим ступеням вниз и подошла к двери… За ней, казалось, особенно свирепствует буря, она толкнула тяжелую дверь… В лицо полетели мокрые листья, ветер сбивал с ног, она наощупь шла в темноте по дорожке к воротам. За спиной чуть светило одинокое окно – в нем стоял Поэт со свечой и смотрел ей в след…

«Дверь – это всегда откуда-то куда-то», - подумала Комякова и толкнула дверь калитки, еще более тяжелую… но очутилась не на улице, на которой стоял дом Поэта, а на знакомой лестнице старого телевидения. Закончился рабочий день, мимо спешили озабоченные люди. Вдруг мелькнула клетчатая рубашка Моцарта.

- Моцарт! Моцарт! – закричала Комякова. – Стой! – и схватила его за рукав.

Моцарт остановился.

- Чего кричишь? Моцарт! Моцарт! Базар развела. Некогда мне.

- Ты видел Антона?

- Что видеть? Вот невидаль. Дома он у меня. С бабкой.

- Ты что?

- Куда ему еще было идти? Его пока не определили. В шахматы играем.

- Я могу его увидеть?

- Зачем? – сказал Моцарт. А потом сказал. – Нет.

- Почему? – спросила Комякова.

Моцарт посмотрел на нее строго и укоризненно:

- Откуда ты здесь взялась? Как-то нехорошо… Это тебе не «ха-ха».

- Я и не говорю, что это «ха-ха».

- Ты можешь не вернуться, - сказал Моцарт. – И определить тебя не определят и вернуться не вернешься. Так и будешь болтаться… - тут он приблизился к ней близко, очень близко и сказал в самое ухо, она слышала слова, но не чувствовала его дыхания. – Это все временно – и многозначительно кивнул на проносящуюся мимо толпу, а заодно и на окружающее их здание старого телевидения.

- Откуда ты знаешь? – спросила Комякова.

- Догадываюсь, - после этих слов Моцарт помчался вниз и исчез в дверях.

Тут Комяковой действительно стало страшно. Прежде она даже не думала о том, что может не вернуться. Сама эта мысль, сама возможность «невозвращения» показалась ей ужасной.

- Моцарт! – крикнула она жалобно.

И стала всматриваться в лица проходящих, надеясь встретить хотя бы Варенину. Но и Варениной среди них не было. Тогда она вспоминала Вахтера. Конечно! Как могла она о нем забыть? Она быстро спустилась вниз и подошла к дверям его комнатки. Дверь была приоткрыта, она постучала.