Екатерина Богданова - Обручённые небесами

Тут я почувствовала, что моё стойкое к любовным соблазнам сердце вновь начинает стремительно таять как мороженое под лучами яркого летнего солнца.

– Нестор!.. – слетело с моих уст его звучное и гордое имя.

Больше я ничего не смогла произнести, пленённая загадочным сиянием его неподвижных фиолетовых глаз и призрачно застывшей в правом уголке губ виноватой улыбкой.

Волна неукротимой мучительной нежности накрыла меня с головой. Я самозабвенно прижалась к нему и, дотянувшись до его слегка колючей щеки, покрыла её лёгкими и тёплыми поцелуями. Целуя любимого, я ощущала, как одна его рука осторожно и ласково гладит мои уложенные в причёску волосы, а другая мягко, но властно обвивает мой стан.

– Я люблю тебя, – прошептала я. – Прости, что я так редко говорю тебе это. Я знаю, что я слишком холодная, слишком строгая…. Но когда мы станем мужем и женой, всё будет по-другому – я тебе обещаю.

– Господь с тобой, Юля…. Какая же ты холодная? Нет! – с чарующей виноватой улыбкой признался он и, несколько мгновений со вниманием подержав мою руку, неожиданно заговорил о нашем будущем. – Да, ты скромна и сдержанна, но вместе с тем очень добра и ласкова. Ты способна любить и ты любишь, Юля. Я не могу заглядывать далеко в будущее, однако события предстоящего года вижу отчётливо. Я уже ясно вижу тебя, Юля, такую же юную и милую, но вместе с тем совсем иную…. Без боязливой скованности в движениях и светлой грусти в изумрудных глазах, но с совсем иным, уже не девичьим румянцем на чуть пополневших щеках. Такую женственную, величавую как лебедь, такую красивую…. Пройдут всего пара недель после нашего венчания, и ты научишься смеяться так, как никогда не смеялась. И любить так, как никогда не любила. Самозабвенно, безудержно, безрассудно. Ты откроешься мне как прекрасный душистый цветок солнечному свету, но душа твоя навек останется для меня самой интересной в мире загадкой. Но даже не это самое чудесное, Юля.

– А что же? – задыхаясь от приятного волнения, спросила я, однако он как назло приостановил свою речь и испытывающе посмотрел мне в глаза. – Что же, Нестор?

– Наслаждайся последними деньками свободы и кроткого девичества, душа моя. Ты не успеешь оглянуться, как станешь молодой княгиней Вяземской, влиятельной знатной особой в шёлке и бархате, а для меня – ещё и очаровательной мадонной со здоровым и крепким младенцем на руках. Год…. Нет, даже меньше. Уже следующим летом у нас будет сын.

Пророчество Нестора впечатлило меня. Яркая картина нашего счастливого будущего, обрисованная им, и упоминание о ребёнке наполнили мою душу тёплым благоговейным трепетом и чистой искренней радостью.

Не удержавшись, мы почти одновременно засмеялись.

– Что вас так развеселило, сударыня? – насилу подавив смех, полюбопытствовал он.

– Мы ещё даже не венчаны, а уже говорим о детях, – попыталась объяснить я.

– Вы не успеете оглянуться, как наступит день нашего венчания, – с не совсем понятной мне беспечностью возразил Нестор.

Пророчество Нестора вырастило у меня огромные белоснежные крылья за плечами. Мы будем вместе – теперь я не могла усомниться в этом.

– Даст Бог, так оно всё и будет, – негромко, боясь ненароком вспугнуть наше счастье, вымолвила я.

– Будет, Юля. Однако для того, чтобы всё это сбылось, тебе следует поскорее развеять свои страхи…. – он мягко, но решительно коснулся моей щеки и, едва я успела повернуть голову, чувственно приник к моим устам, чтобы согреть их пленительным жаром долгого и плавного поцелуя.

Вновь с удовольствием покорившись его воле, я расслабила губы и доверчиво прилегла на мягкую спинку дивана.

– Стихотворение, Нестор…. Запиши его для меня! – попросила я после, боясь, что какая-нибудь шаловливая строка сотрётся из его безупречной памяти.

– С удовольствием, – улыбнулся Нестор и обратился к Агриппине, которая неожиданно вошла с моей накидкой в руках. – Как незаметно ты прокралась, мы и не заметили. Принеси-ка сюда альбом барышни, любезная! Я намерен замарать в нём чернилами пару страниц.

– Слушаю, барин, – отдав мне накидку, кивнула Груня и убежала.

Её голос показался мне грустным, но, воодушевлённая предсказаниями Нестора, я не обратила на перемену в Агриппине особого внимания.

– Мы с тобою, кажется, хотели прогуляться, – вспомнил Нестор.

– Но как же Виссарион? Нас могут увидеть! Он или его слуги, и тогда… – я остановилась и, переведя дыхание, насилу совладала с нарастающим волнением.

– Слуги не посмеют прикоснуться к тебе, пока я рядом, – уверенно ответил Нестор и ощупал рукоять не покидавшей его шпаги. – А отца мы не встретим. Нынче солнечный день, а он терпеть не может солнца и прячется в подземелье. Его тонкая кожа покрывается огромными уродливыми язвами, когда он показывается на божий свет. Но жжение в глазах и язвы на коже – это ещё полбеды. Нестерпимые боли в костях и воспалённых суставах, расстройства пищеварения, болезненная агрессия и тяжёлые психозы отравляют его жизнь. Облегчить состояние такого больного в нашем веке может только свежая кровь. Порфирия…. Редкая и страшная болезнь, превращающая человека в кровожадного зверя. Было время, когда и я страдал ею, однако, благодарю своему особенному происхождению, смог исцелиться.

– И Слава Богу, – вздохнула с облегчением я.

– Подай сюда, любезная, – обратился Нестор к Груне, которая возвратилась с письменными принадлежностями и красивым альбомом, цветочные узоры на обложке которого показались мне знакомыми. – Да что случилось, дитя? Отчего так невесело глядишь?

На Груне не было лица. Она стояла печальная и бледная как полотно. Её голубые глаза неотрывно смотрели на Нестора и были полны застывших слёз.

– Не беспокойтесь, барин, ничего-с, – с трудом унимая в голосе дрожь, покачала головой Груня.

Ей оставалось пройти всего несколько шагов, однако она вдруг споткнулась и упала, и всё, что было у неё в руках, полетело на пол. Половину кофейного столика залили чернила. Они тонкими струями стекали на пол, туда, где валялись перья, опорожнённая чернильница и ещё стопка забрызганной чернилами бумаги. Мы вскочили с дивана, но Груня встала сама, отделавшись лёгким ушибом.

– Умоляю, простите, – дрожащей рукой поднимая с пола испорченный чернилами альбом, взмолилась Груня и облизнула с прикушенной губы капельку крови. – Зазевалась, дура, не велите наказать!

– Ничего страшного, впредь внимательнее будь. Да ты плачешь никак? Из-за перьев да бумаги?! Чушь какая! – махнул рукой Нестор и приблизился к ней.

– И стыдно перед вами, и сарафана жаль. Бабушкин подарок был, не отмою ведь…. Да и не об этом плачу, барин! – содрогаясь от рыданий, вдруг призналась чем-то очень огорчённая Агриппина.