Жан Нугер - Только мужчины верят в любовь

С тяжёлым сердцем я вернулся домой, где все члены семьисидели перед телевизором и смотрели какое-то партийное мероприятие, на котором выступал мой отец. Он сидел тут же на диване, довольный, наслаждаясь происходящим на экране, точнее, любуясь собой. В руках у него была газета, где была напечатана его фотография с таким же надменным видом, как и в телевизоре.

– Ты принёс молоко? – спросила мама.

Я молча отдал ей сумку.

– А хлеба не было? – спросила она.

Я покачал головой.

– В магазине прилавки с молоком и хлебом постоянно пустые, а когда привозят, то большие очереди, – проговорила мама, глядя на отца. – Ты можешь что-нибудь с этим сделать?

Отец перевёл взгляд с телевизора на мать. Смотрел на неё некоторое время с таким выражением лица, как будто увидел марсианина, а потом, пожав плечами, снова переключил всё свое внимание на экран телевизора.

В этот момент впервые в жизни мне захотелось его ударить.

Теперь уже стою за хлебом не только я, а половина моего района. Очередь стоит, не движется, так как хлеба в магазине нет, ждём подвоза. Я пришел в магазин к восьми утра, но там уже была порядочная очередь. Заняв место, я простоял до самого обеда, пока не настало время идти в школу. Побежал за сестрой, попросил рядом стоящих подержать моё место, хорошо, что живём рядом: привёл сестру и поставил в очередь, сам договорился с матерью чтобы, она сменила сестру через пару часов, если она не вернётся раньше. В надежде, что хлеб привезут, я ушёл в школу. Вернувшись, я не застал домашних дома и опять пошел к магазину. Вся площадь перед магазином была заполнена людьми, их стало в пять раз больше. С большим трудом я нашёл своих, отправил женщин домой, а сам остался.

Уже смеркается, мы всё ещё ждём. Около девяти вечера появился грузовик, на боку которого большими буквами написано «ХЛЕБ». Сигналя, он расталкивает толпу, пробираясь к магазину. Я никогда ещё в своей маленькой жизни так не радовался, как тогда. Приезд грузовика с хлебом, который каких-то пару дней назад никем не был бы замечен, теперь встречают чуть ли не овациями.

Жизнь в стране меняется не в лучшую сторону, даже я начинаю это понимать. Люди стали какими-то злыми и серыми, на улице появилась много пьяниц. Отец тоже всё время пьёт, соседские мужики не отстают от него. Возле магазина наряду с жёлтыми бочками, которые теперь заброшены по причине не сезона, появилась третья, она серого цвета и в два раза больше, на ней нет никакой надписи. Теперь возле неё постоянно кучкуются мужики со всего района, и молодые и старые, с самого утра они держат там смену. Население разделилось на две группы: одна часть людей утром стоят перед магазином, ожидая его открытия в надежде урвать хоть каких-нибудь продуктов, которые могли появится в нём за ночь, и другая часть, в похмелье ожидающая открытия серой цистерны. Часто отцы семейств стоят в очереди к бочке, а их семьи стоят за продуктами. Дети зовут отцов, но те их не слышат, они хотят забыться.

Мама сказала, что в серой бочке «портвейн», нечто наподобие водки, которую любят пить взрослые.

У отца есть очень необычная шапка, такой нет ни у кого. Её подарили ему какие-то иностранцы, приезжавшие в наш город и встречались с ним как с обладателем «ордена». Такую шапку видно издалека.

Всю зиму я вижу её среди толкучки возле серой цистерны, когда иду в школу или возвращаюсь из неё.

– Почему ты перестал ходить на работу? Водитель утром приезжает, весь день стоит и вечером уезжает, – спрашивает мать отца, поймав момент, когда тот не пьян в стельку.

– А что мне там делать? Там нет никакой работы, все просто сидят и ничего не делают – отвечает отец.

По телевизору сказали, что Советский Союз распался, озлобленный отец сидит и молчит, мать выглядит растерянно. Для меня же это ничего не значит, кроме того, что на второй день мой одноклассник с которым мы сидим за одной партой, пришёл в школу без пионерского галстука и меня заставил снять свой со словами:

– Да сними ты уже этот ошейник! – и, как будто испугавшись, добавил: – Так папа сказал, когда утром стянул с меня галстук перед школой.

Не знаю, кто как, а я с удовольствием стянул свой галстук. Он мне порядком уже надоел, тем более что каждое утро надо было просить сестру его погладить, а потом ещё и правильно повязать.

Кстати, учительница, войдя в класс и увидев нас двоих без галстуков, ничего не сказала. Даже сделала вид, что не заметила, хотя раньше всегда делала замечания, когда галстук был криво повязан или помят. Для неё варианта, что пионер мог прийти в школу без галстука, вообще не существовало.

Через урок уже добрая половина класса сидела за партами без галстуков, а на следующий день мало кто вообще пришел в нём в школу.

Сестра ходила в музыкальную школу и, если честно, я ей завидовал. Красивой игры мы дома от неё никогда не слышали, только повтор разных звуков, это называлось «заниматься дома», но я всё равно захотел ходить туда. В этом возрасте тебе всегда хочется чего-то, чем занимаются люди постарше тебя, и я не стал исключением. Правда, я никак не мог определиться с инструментом, на котором я хотел бы играть.

Пианино мне нравилось, но так как это был инструмент сестры, казалось, что я должен выбрать что-то другое. Однажды по телевизору я увидел фильм, где главный герой детектив искал украденную скрипку Страдивари. Это кино и стало толчком к выбору инструмента, хотя, тогда я, наверное, должен был сделать другой выбор, а именно захотеть стать детективом, но моя детская логика сделала почему-то совсем иной ход.

Я начал ходить в музыкальную школу, которая была в нескольких автобусных остановках от нашего дома. Родители думали, что мы будем ездить на занятия вместе с сестрой, но к тому моменту как началась моя учёба, сестра уже благополучно бросила музыкальную школу. Так что я остался один на один с большим маршрутным автобусом, который почти всегда был забит до отказа, поскольку в стране уже бушевал экономический кризис и общественный транспорт первым пострадал от нехватки бюджетных денег в городе.

У меня было несколько разных предметов: основной инструмент, второстепенный, которым я выбрал пианино, также музыкальная грамота – сольфеджио и предмет под названием «хоровое пение». На него ходили все ученики поголовно независимо от того, на каком инструменте играли. Занятие проходило в большом академическом зале, где все стояли в три уровня и пели песни, которые разучивали дома. На одном из этих занятий я увидел давно позабытую улыбку и полные бесконечной нежности глаза.

После урока, придя на автобусную остановку, я нашел её там. Она стояла у самого края бордюра и водила резиновым сапогом по поверхности весенней лужи, улыбаясь своим мыслям. Она выглядела такой беззаботной и счастливой. Не знаю почему, но в этот раз я не стал строить из себя делового, а просто подошёл к ней и сказал: