Ирина Бэйли - Флорин

– Ты не представляешь, сколько времени ушло на поиски этой квартиры и как я спешила переехать из пригорода. Во всём, как известно, есть минусы. Похоже, по правилам игры нашего мира нельзя иметь сразу все.

Александра удивленно кивнула. Молли как раз создавала впечатление женщины, которая имела все, включая привычку выкуривать сигареты одну за другой.

– Мне не нравится запах с улицы. От реки вечно несет тухлой рыбой и лодками, – недовольным голосом сказала Молли и закурила, сверкнув кольцом с огромным бриллиантом. – Особенно сегодня. Когда весь день моросит дождь.

– Лодками?

– Да. Или баржами. По крайней мере, каждый раз, когда я их вижу, мое воображение доносит до меня запах гари. И этот запах меня страшит. Как будто он заполонил весь город, всю планету, и вокруг стало темно и гадко. Я пыталась это нарисовать, но, как ты помнишь, мне для этого не хватило таланта.

Молли Акерман была художницей, и вечеринка в тот вечер проходила в честь ее картины “В устье любви”, созданию которой она посвятила почти год. Картина получилась мрачная. Изрезанная серо-черными мазками. И если устье любви было действительно таким, каким его нарисовала Молли, то люди предпочли бы никогда не испытывать этого чувства. И лишь заметные в середине полотна мазки грязно-бордового цвета передавали романтическое настроение. Молли несколько лет назад вышла замуж за еврейского дипломата и родила от него дочь Сару. С виду их брак казался отполированным до неестественного блеска.

– Ты выглядишь хмурой и уставшей, – заметила Молли, все еще оставаясь рядом и потягивая шампанское. – Ты не находишь это несправедливым? Так должна выглядеть я, но у меня не слишком это получается.

Молли действительно всегда выглядела энергичной и полной жизни, даже когда ее бледное лицо и черные волосы отливали жутковатой синевой из-за похожего на смирительную рубашку белого платья, которое она надевала в колледже перед сном.

– Пойдем, моя Птичка, я познакомлю тебя с парочкой друзей моего мужа, – сказала она, сделав очередную продолжительную затяжку.

– Пожалуй, не сегодня, – ответила Александра, убирая волосы с лица. Ее локоны упрямо трепал ветер. Они путались, закрывали глаза и попадали в рот, прочно прилипая к влажным губам. – Я предпочитаю побыть в одиночестве и в ближайшее время отправиться домой.

– Но ты ведь только приехала. Останься еще. Скоро все напьются, и до тебя никому не будет дела.

– К моему счастью, Мо, до меня и так здесь нет никому дела. Кроме тебя. И, как ни странно, я от этого счастлива.

– Чуть позже я буду читывать вслух заготовленную речь. Всякий бред про смысл моего творчества, чтобы никто завтра не вспомнил, о чем я говорила. – Молли рассмеялась и энергично выдохнула дым. – Сегодня для меня единственный шанс быть услышанной пьяной, обезличенной толпой. Никто потом не собирается размышлять о моих работах, которые я наваяла от скуки, сидя дома с ребенком и няней. Пожалуйста, побудь свидетелем моего недолгого звездного часа. Останься.

Александра улыбнулась и кивнула. Молли прикоснулась своим бокалом по ее бокалу и выпила содержимое до дна.

– Я буду помнить, Мо, – сдержанным тоном сказала Александра, – поэтому будь добра, постарайся сделать мои воспоминания приятными.

Молли усмехнулась.

– Ты настоящий друг. Чего не скажешь о газетчиках, о которых я забыла и которых здесь сегодня хоть отбавляй. Они обычно подтверждают научный факт: то, что мы помним, на самом деле происходило совсем не так. Ладно, пойду к остальным гостям, – сказала Молли, оглядев толпу, – наполню свой бокальчик и послушаю лестные высказывания в свой адрес. После моей речи мне не терпится услышать про подарок Эдварда и подробности твоей личной жизни. – Молли выставила вперед пустой бокал, как будто произнося тост. – Надеюсь, там не все так мрачно.

Александре не хотелось расстраивать Молли, ведь происходящее у нее на душе как раз связано в том числе и с ее личной жизнью и превосходило в мрачности картину «В устье любви».

Александре даже захотелось купить творение подруги, но позже выяснилось, что картину за немалые деньги уже купила какая-то семейная пара, недавно пережившая любовный кризис.

В гостиной было шумно и пахло духами, перемешанными с парами алкоголя. Как Молли и предсказывала, гости медленно пьянели и, поглощенные собственным великолепием, оживленнее вели беседы. В тот момент, когда Молли с редкими отблесками от вспышек фотокамер на бледном лице выступала с речью, наступило небольшое затишье. Лишь некоторые гости нетерпеливо перешептывались и делали заинтересованный вид. В доме Акерманов в тот вечер собрались журналисты, дипломаты и их жены, финансисты, писатели, несколько художников, галеристов, какой-то известный профессор философии и несколько тощих светских львиц. Воздух накалился до предела и наполнился сплетнями и оценивающими взглядами.

«…В тот момент, когда ты осознаешь, что твое “я” становится “не-я”, ты погружаешься в пустоту и чувствуешь себя частью чего-то бесконечного. Там нет начала или конца, верха или низа, черного или белого. Пространство растворяет твою сущность и, каждый раз возвращаясь назад из неизмеримой глубины, ты оказываешься у истоков себя. У истоков любви».

Публика зааплодировала Молли, мерцая в приглушенном вечернем свете зала драгоценностями и начищенными до блеска туфлями. Александра тоже хлопала ей, устало прислонившись к стене. Речь получилась хорошая, и Молли зря надеялась остаться незамеченной. Решив так, Александра не ошиблась – на следующий день в газетах появились цитаты из выступления Молли, и люди еще долго обсуждали, что порой смысл на первый обывательский взгляд странной картины может превосходить ожидания ценителей. Все дело в личности автора, которую люди сначала распознают, после чего хотят вывернуть ее наизнанку в целях познания мельчайших подробностей.

Молли Аккерман считала себя уникальным автором и человеком. Она открыто заявляла о своей связи с потусторонним миром, ничего не боялась и была уверена, что способна ничего не есть и не пить днями, ведь ее дух силен, и его не сломить ничем мирским.

– По-моему, ты здесь единственный вменяемый человек, – сказала Молли, подойдя к Александре. – Пойдем на террасу, я покурю.

Вечер затянулся темно-синей полоской неба, медленно чернея и обездвиживая город. Ветер усилился, резкими порывами обрушиваясь на террасу. На полу в двух факельных газовых горелках в красивых стальных оправах дрожали языки огня. От них исходило желтоватое тепло.

– Как же мне нравится твой шлем, Птичка. Я положила его в свою комнату. Хочу как следует его разглядеть. Ты знаешь, сама мысль о том, что ты приехала сюда на мотоцикле, в этом строгом костюме и блестящем шлеме на голове взбудоражит кого угодно. Ты такая редкость! – сказала Молли, прикуривая сигарету. – Ты страшная редкость!