Майкина РегинКа - Первая любовь. Это было или мне казалось?

Я с Мирой, шла к кабинету, в котором у нас проходили уроки технологии, чтобы поставить сумки и налегке прогуляться по школе. Напротив кабинета, на подоконнике, сидели Сергеенко, Братишкин, Алиночка и моя сестра Тоня. Кабинет оказался закрытым, мы развернулись и пошли вдоль коридора.

– Людка! – услышала я его голос. – Людка!

И внутри всё резко упало. После Людмилы, я вдруг стала Людкой. Разве любящий человек может так называть ту, которая ему не безразлична? Конечно, нет! Значит, я ошиблась. Это всё игра… Ненавижу! Ненавижу! Вне себя от обиды, я развернулась и зло прокричала:

– Я не Людка для тебя! Не Людка! – и поспешала удалиться, подхватив подругу за руку, на что, она сказала:

– Ты чего так волнуешься? Успокойся!

Из-за неё я не расслышала, что Сергеенко сказал мне вслед. Я шла, а внутри всё жгло. Вот оно… Людка. Да, всё просто игра. Игра не больше. А я ещё во что-то пытаюсь поверить. Какая же я глупая. Верить мужскому роду – это такая наивность. Ни с того, ни с сего, начинаю дико ржать, подруга с удивлением смотрит на меня, я придумываю какую-то чушь и мы ржём вместе. Да, ржём. Смеются иначе. У нас же дикий громкий хохот, раскатывающийся подобно взрывной волне по всей школе. Как ни странно, внутри становится легче. Вместе с ним наружу будто бы выплёскивается вся боль.

Когда, я пришла домой, сестра передала мне его слова, которые я не расслышала из-за Мирки: «Людочка, для меня. Людочка». Я в шоке уставилась на сестру. «Людочка? Он с дубу рухнул что ли?»

Но это было ещё не всё. Она ещё рассказала, о том, что он жаловался на то, будто практически не спал прошедшей ночью. Какое совпадение! Значит, у нас у обоих была бессонная ночка. Интересно, чей же образ не давал ему спать?

…Или быть может, ему просто мешала спать икота? Ведь я всю ночь о нём думала…

А когда сестра мне поведала о том, как он нервничал, когда Коля закрылся со мной в фойюшке у выхода из школы, моя ершистость к Сергеенко канула в никуда. Колька лез ко мне. Причём, нагло и бессовестно. Я отбивалась, как могла. Визжала, и кричала. Боже, я когда-нибудь прибью этого Кольку. А Сергеенко, значит, нервничал? И даже расстроился? Серьёзно? Боже, неужели я ему и правда, нравлюсь?

Вечером за ужином, я снова не могла кушать. Я толком не ела в обед, и сейчас вот опять. Мама строго посмотрела на меня и сказала:

– Влюбилась что ли?! Сейчас не время. Тебе нужно закончить учебу в школе, поступить дальше! У тебя экзамены на носу! А тебе их сдать надо хорошо! У нас нет денег, чтобы платить за обучение! Так что смотри мне, если не выкинешь эту дурь из головы, я возьму ремень, и быстро выбью из тебя всю эту любовь! Не хватало ещё, чтоб вы в подоле принесли!

Картошка стала комом в горле. «Мама, как ты можешь?! Какой подол? Да у меня и близко таких мыслей не было! – думала я, уставившись в тарелку. – Мама! Ты, правда, думаешь, что я бы смогла принести в подоле? Расстроить тебя и разочаровать? Мам?!! Я ведь столько лет только и делала, что пыталась оправдать твои ожидания, заслужить твою похвалу, получить твоё признание моего «я», хорошего «я»!!! Мам, неужели ты до сих пор меня не узнала?!!! Мам?!!!»

Ночь снова прошла в муках. Я злилась на него. Злилась на себя.

В голове без конца вертелись мамины слова: сейчас не время. И чем больше я думала, тем больше убеждалась в том, что мама права. Сейчас не время.

Но его образ упорно возникал перед глазами. Я гнала его прочь, а он возвращался… Будто он врос в меня… будто стал частичкой меня…

Мам, это, видимо, и в самом деле, любовь, да? Мам… я боюсь. Мне так страшно… так страшно!

Мама, ты же взрослая! Подскажи, как стереть это чувство?! Подскажи! Пожалуйста!!! Мам…

Ты за ужином сказала, что выбьешь мою любовь ремнём… Ты, правда, думаешь, что он поможет? Разве ты не помнишь себя? Свою первую любовь, свои первые чувства?

Мам… поверь, я не хотела любить, не хотела! Если хочешь, я всеми силами буду бороться со своими чувствами… Всеми… Мам… ты только помоги мне!

Мам…

***

20 октября. Утро. Мама долго будила. Никак не могла проснуться. Сестра уже подскочила и застилала кровать. Едва разлепив глаза, я сжалась в комок, обнимая одеяло. Что будет сегодня? Что?

Как только вошли в школу, сразу услышала его громкое: «Здравствуй, Людмила!» Быстро бросив ответное приветствие, со всех ног понеслась к гардеробу. Там, затерявшись среди рядов с куртками, замерла, уставившись на его куртку. Желание прикоснуться к ней, вдохнуть её запах, было настолько сильным, что пришлось ущипнуть себя, чтобы не поддаться глупым чувствам. На глаза навернулись слёзы. Будь моя воля, я б оделась и убежала бы отсюда. Я не могу так учиться. И не только учиться, но и жить. Не могу. Я хочу владеть собой. Владеть своим телом, своей душой. Я чувствую себя словно горящая свечка. Фитилёк – это я. Он изнемогает от любви. Его всё меньше и меньше. Воск – моя привычная жизнь. Жизнь беззаботного ребенка. Фитилёк горит – это горю я. Воск плавится – это плавится и стекает моя прежняя жизнь. …Чувство, что ещё чуть-чуть и меня не станет. Я растворюсь, исчезну… точно так же, как и исчезает, растворяясь в небытие, каждая догоревшая свеча…

…На одной из перемен, я сидела с Миркой на лавочке второго этажа, щелкая семечки. Из перпендикулярного коридора доносились писки и визги моих одноклассниц: Али и Оли, а также смех Сергеенко и Мишкина. Судя по всему, они их зажали у стенки, и вовсю веселились.

Тысячи острых иголок вонзились в сердце. Ещё и ещё. В голове без конца стучало одно слово «Сволочь!» Я чувствовала себя на грани, мне казалось ещё чуть-чуть, и я зареву.

Тут он показался из-за поворота и сел рядом со мной. Его нога коснулась моей. От этого прикосновения меня прожгло насквозь. Я поторопилась встать, и тут же услышала его голос:

– Людмила, дай семечек.

– Попроси у Миры, – бросила я сердито, направляясь к лестнице, ведущей на третий этаж.

Уже, ступив на первую ступеньку лестницы, я почувствовала сильную боль в руке, кто-то резко схватил меня за руку выше локтя и развернул к себе. Это был он. От неожиданности у меня отвисла челюсть. Но он этого, по ходу, не заметил. Он, как всегда, смотрел мне в глаза, заставляя трепетать мою душу. Мы были так близко… так близко…

– Я попросил у тебя! – сказал он с нажимом на последнее слово, прожигая насквозь меня своим взглядом. И я бы, не устояла, я бы ему их дала, но где-то далеко я услышала смех Альки и Ольки. Вся злоба вернулась обратно.

– Не дам!!! – в негодовании крикнула я, и, вырвавшись, бросилась наверх.

На глазах дрожали слёзы, тряслись губы, бешено колотилось сердце, а главное, тяжелым грузом давила и душила обида. Бабник! Бабник! Иди к чёрту! Вылазь из моего сердца! Вон! Вон! Я дошла до третьего этажа, но там стояли девятиклассницы, в их глазах читалось явное удивление. По ходу они всё видели и слышали. Развернулась обратно. Пойду до первого, к зеркалу.