Георгий Мо - Эровый роман. Книга вторая

Мне давно не хочется обжигаться о свои же страдания тайного бреда несбывшихся желаний; не хочется больше плакать и слепнуть от нескончаемых слез потоком; задыхаться тишиной, которая угнетающе дышит в затылок… Жить хочется так, чтобы потом не было невыносимо больно от упущенных шансов вновь познать любовь самому и быть любимым. Но и разжигать чувство, которое не вспыхнуло – тоже огромное искусство. Врать себе или врать Лиде, нужно еще решить. Но то, как она смотрит, когда я рядом; то, как она обнимает меня и целует – ее глаза не врут, не выдумывают чувство, которого нет, чего не скажешь обо мне… И сколько я не убеждал ее, что прошлый роман я отправил на дно, она не верила. Только после признания она поняла, почему я был такой мрачный долгое время.

Лида не приревновала к Надин из-за того, что я изменил. Она поверила, что этого не было. Встревоженные чувства, читаемые на моем лице, стали для нее горестями любящей, но нелюбимой женщины, в объятиях которой я лишь лечился от прошлой больной любви.

Сто минут полета, и показались белые облака. Наконец они покрыли города плотной завесой: бесконечные дали пушистого благоденствия, в котором тонули мысли каждого на борту. Как вдохновленный эфир облака расслаивались в невесомый туман. Они разливали повсюду свою любовь. А я… Все оставшиеся минуты вспоминал наш сказочный отпуск с Лидой, где она открылась мне больше обычного, понимая, что второго шанса может не быть…

И потому каждое утро близи Аравийского моря жаркой Индии начиналось одинаково: она дарила мне свое сокровенное тепло, а я смаковал ее женский трепетный аромат пряной рыжей лилии, где бархат ее огненных губ знойным дыханием обжигал мою плоть; где немая эйфория блуждала с накаленным градусом страстей. Я каждый раз был восторженно пленен влажной медовой точкой ее дрожания до сумасшествия, поэтому фонтан моей нерастраченной сполна страсти взрывал наше бесконечное утро.

Послушная солнцу, Лида всегда знала, что она хочет, и старалась исполнять свои мечты, каждый раз подчеркивая, что из них и состоит вся жизнь. И любила она без остатка. Именно поэтому каждый ее день на море был событием. Она открывала свои чистые изящные пестрые лепестки навстречу солнечному благоденствию и отдавалась до конца, как и в часы секса со мной на скрипучей кровати в отеле. Лида обожала весь мир и меня в нем.

Я хотел ее любить. Я очень хотел быть тем самым, кто оценит манящий сонм созвездий, кто через холодный плотный степенный цветок увидит тончайший великолепный стан дерзкой женщины – неприступной только снаружи. Мне очень хотелось по достоинству оценить истинный вкус ароматных духов. Но было огромное но… Я всегда помнил о том, что лилия является очень душным цветком. Она может как насладить своим ароматом, так и отравить им. И это было единственным его изъяном, о котором я не забывал. Но даже за это мне было сложно ее упрекнуть. Она умела держать яд в руках.

– Рустем! Посмотри, какой закат! – воскликнула она внезапно. – Наконец-то мы попали на закат! Я уже думала, мы не успеем.

– Красиво.

– Ну иди сюда! Чего ты там сидишь?! Посмотри, какой безмятежный океан! Море! Какие цвета! Жаль, я не взяла с собой краски. Я бы нарисовала этот вид!

– У тебя есть фотоаппарат.

– Это совсем не то! Ты ничего не понимаешь в красоте!

Я подошел к ней сзади и крепко обнял. Песчаный пляж перед нами пеной разливал гармонию. Дуновение бархатного бриза обволакивало наши тела. Исцеляющие чары океана, как сладкая услада, дарили свой поток безмятежного счастья. Сырой песок поглощал наши ступни. А морское дыхание тонуло в разноцветной дымке заката. Это был один из самых лучших вечеров в моей жизни. Это была наша далеко не первая ночь рая, но самая трепетная. С каждым новым всплеском на горизонте мир открывал новую палитру.

В эти восемь дней Лида пыталась высказаться за все восемь месяцев отношений, а я только слушал. Каждый день отпуска был напоен новыми откровениями. Теми, о которых я не знал или предпочитал не замечать. Я увидел ее с другой стороны. С той, с которой я не хотел знать ни одну женщину, ведь особенная близость меня всегда пугала. Слушая рассказы Лиды, я опускал глаза. Даже через тысячи километров страсть к бордовой розе душила меня.

Мы оба тонули в самообмане: как бы не была прекрасна лилия, и как бы гармонично мы не смотрелись вместе, я любил другую. Ту, что разбила мне сердце. Ту, что я должен ненавидеть. Ту, от которой я должен лечиться, как от хронической болезни, которая беспокоит периодическими воспалениями, и после которой мне необходимо побороть тяжкий недуг – забыть слабость тела и духа, выбив страсть из обожженного сердца, хранящего любовь до истления.

Мои слезы увидела Лида ночью. Я сидел на холодной плитке в проеме балконной двери бунгало и не мог надышаться, глубоко втягивая сухой воздух. Она села рядом. Молча. И тоже заплакала.

Горькая луна бессонной ночью была свидетельницей нашего разговора, где рассыпались алмазной крошкой вечерние теплые объятия на закате. Мечты Лиды на совместное будущее таяли в этой ночи, но она не хотела сдаваться, держа в своей ладони мою ладонь и сжимая ее до боли. Она любила так же, как и я, и была в этом одинока.

Я рассказывал ей о своем чувстве и о том, как был истощен им; о ночах, где я выл в подушку, и о нежелании жить; о тех днях, где я таблетки от боли запивал водкой в надежде, что поможет; о том, как пытался утонуть в сотнях женщин; и даже о том, что это не помогало, ведь любовь все так же горела синим пламенем. Я говорил о снах в поисках большого чувства, которые все без исключения были посвящены Надин; про десятки городов между мной и розой, кои ничего не меняют, не помогают выбраться из океана чувств; и о замерзающей душе без трепетных бордовых лепестков, прикасаясь к которым, я когда-то сходил с ума; и о том, как обжигался, но молил еще. Я говорил Лиде о том, как эта больная любовь мне была противна самому до тошноты; и что я бы вырезал эту опухоль, если бы было можно, но душа вновь и вновь на устах с ее именем, где несбыточная мечта детства трещит по швам в минорной ноте перед смертью.

Лида молча слушала меня, прислонившись своим плечом к моему, и плакала. Не потому, что она уходит. Она давно решила за себя, что будет со мной столько, сколько я позволю, и что будет добиваться того дня, когда я однажды не уеду. Больше никогда.

Этот разговор, по сути, стал продолжением того диалога в Берлине, когда впервые Лида отчетливо поняла, что я рядом, но не с ней. Но она все равно держала мою ладонь в своей, сжимая до боли, и шептала что любит меня, не забывая, что простужен я другим цветком. Но как бы больно не было моим пальцам от теплых и крепких тисков ее рук, я все равно не мог желанно уколоться до крови ее лепестками…