Владимир Лукашук - Проза жизни

Рана на боку почти затянулась. И я даже, вроде бы, рвался на фронт. Но перед тем готовился объясниться с Наденькой. Я видел, что она, и другие медработники недосыпают, потому старался её не сильно отвлекать.

Однако я должен был с ней поговорить. Чтобы после знать, что тебя кто-то ждёт в тылу, кто-то любит. Или?.. В любом случае казалось, что моя любовь позволит быстрее одолеть фашистов. Так хотелось, чтобы эти мерзкие фрицы передохли быстрее! Гитлера я собственными руками задушу, когда войдём в Берлин. Да, так и будет. А после мы с моей Наденькой пойдём в ЗАГС. И у нас будет по-настоящему советская «ячейка общества». Эх…

Я даже был готов ради Наденьки отдать жизнь. Правда, одно озадачивало: за кого она тогда выйдет замуж? Я ревновал её даже к призрачному мужу.

Но всё повернулось не так.

***

Было раннее утро. Большинство ещё спало. Стояла относительная тишина. Лишь севернее – в трёх десятках километрах, в центре Сталинграда – не прекращалась канонада. Там наши парни едва держались на берегу, и это обстоятельство заставляло нас невольно сжимать кулаки.

От Ергенинской возвышенности послышался гул. Он нарастал. По характерному звуку я знал: летят бомбить «мессершмитты». Аккуратные, но подлые фашисты уже позавтракали и отправились убивать. Нас убивать. Или кого-то ещё. Пока было непонятно. Ведь рядом на Волге имелась крупная переправа, через которую направлялись сюда всё новые части Красной Армии.

Завывание «мессеров» начало нарастать: они упали в пике. И оставалось лишь ждать, кого настигнет смерть. Я замер. В ту же минуту услышал торопливые шаги по дощатому полу. Их я мог отличить от тысячи подобных. Это шла Наденька.

Звук пикирующего бомбардировщика заглушил всё: стервятник был уже близок. Раздался взрыв. Тотчас зазвенели разбитые стёкла. В окно полетели осколки и комья земли. Наденька взмахнула по-детски руками и стала оседать. Забыв себя, я рванул с кровати.

Где-то дальше раздались ещё взрывы. А я уже кричал:

– Доктора! Скорее!..

Увидев упавшую медсестру, закричали остальные:

– Скорее санитаров! «Сестричку» ранило!

Я подбежал первым к Наденьке и не отходил до тех пор, пока не появились санитары. Осколок ужалил девушку в живот, на её белом халате растекалось кровавое пятно.

Все были очень взволнованы происшествием. В курилке только и обсуждали:

– Бедная девчонка. Угораздило же! Нас никого не задело, а ей досталось…

К обеду по коридору проходил главный хирург. К нему сразу подступили:

– Что с «сестричкой»?

– Товарищи, мы сделали всё от нас зависящее, – ответил он устало. – Операция прошла успешно. Она будет жить.

Лишь тогда все успокоились.

***

Минуло четыре дня. Артиллерийские залпы доносились уже ближе. Две наши армии с трудом сдерживали напирающего противника в районе Тунгуды.

С утра был обход. Когда главврач зашёл в палату, мы опять поинтересовались:

– Как наша «сестрёнка»?

– Идёт на поправку. Потеряла много крови, придётся отправлять в тыл. Кстати, попросила разрешения попрощаться с вашей палатой. После обеда зайдёт, так как ночью отправим на переправу.

Что тут началось! Все кинулись наводить порядок: подметали полы, убрали с тумбочек лишнее, поправили кровати. Я взялся бриться, моему примеру последовали остальные.

Цветы… Где их взять?! Нарвали невдалеке ромашек и цикория.

Тут меня стукнуло! В конце коридора была подсобка. Среди швабр, вёдер, лопат стоял и красный флаг. Его вывешивали в школе в праздники, но во время авианалётов полотнище разорвало в клочья.

Я оторвал кусок от флага – пусть простят меня товарищи за кощунство! – и принялся мастерить задуманное. Вспомнил, как до войны моя младшая сестра занималась одним детским делом. Несомненно, так же должно было получиться у меня.

***

И вот пришла эта дорогая, хотя и грустная минута. По коридору раздались знакомые шаги, мы все затаили дыхание. На пороге появилась она: бледная и похудевшая, в той же белоснежной косынке. С той же несказанно привлекательной улыбкой.

– Здравствуйте, дорогие мои, – сказала Надежда.

– Сестра Улыбка, милая ты наша! – закричали раненые.

Все пытались дотронуться до неё, пожать руку. А она просто сидела на табуретке и тихо плакала. Мы стали её успокаивать, и тогда она вновь рассмеялась. Её улыбка вмиг озарила нашу палату, и мужики конями заржали:

– Наконец-то, солнышко наше выглянуло! Не робей, всё будет хорошо.

Я проникновенно сказал:

– Закрой глаза, после открой.

Она послушалась. И когда открыла глаза, в них отразилось изумление:

– Это мне?

Я преподнёс ей розу из клочка красной ткани. Не спорю, я старался, и она выглядела точно живая…

Заглянул старший санитар:

– Пора ехать.

Надежда поднялась, и вслед ей потянулись десяток рук. Девушка сказала:

– Большое спасибо вам, товарищи.

Мне показалось, что она быстро глянула на меня. Я глупо улыбался, ибо в моей душе царил полный сумбур: радость, гордость, нежность, отчаяние.

Я вышел проводить Наденьку. Помог подняться в «полуторку». Там же разместились больные и тяжелораненые. Она села с краю, я стоял у машины внизу.

Вдруг Надя наклонилась вниз и порывисто поцеловала меня в щёку. Машина тронулась, а я остался стоять ошеломлённый.

Наденька крикнула:

– Спасибо вам тоже, товарищ Новосельцев, за розу.

Я не мог поверить в происходящее: она уезжает, а я, как дурак, ничего не могу изменить. Она же не зря пришла в нашу палату! И я должен найти её.

***

…Мысль – самая быстрая вещь на свете. Мои воспоминания уместились в несколько секунд. Я выпил стакан водки и сидел оглушённый. Зачем всё вспоминать, когда ничего не сбылось? Для меня в ту ночь случилось самое ужасное.

Катер уже преодолел половину Волги. Ночь стояла безлунная, и это внушало надежду, что всё обойдётся.

Но диверсанты не дремали. Их сбрасывали с самолётов на левобережье не просто так.

Взмыла одна ракета из темного леса, вторая. Они медленно стали опускаться на парашютах. Катер стал виден в серебрящихся волнах, как на ладони. Он стремился как можно живее к берегу. Но уже взлетали в воздух «мессеры», беря курс туда, куда их направляли лазутчики. И поднялись вокруг судна огромные фонтаны, и закипела Волга.

Одна бомба попала в катер, и его чуть не разорвало пополам. Людей швырнуло за борт. Они гибли десятками.

Едва нам сообщили утром о случившемся, я не поверил собственным ушам. Неужели сердце меня не обманывало, когда с болью сжималось при расставании? Теперь я только рвался на фронт. Мне стало безразлично, убьют ли меня.

Но судьба была милостива. Она подаёт незаметные знаки, которые мы часто не замечаем. До конца войны я не получил больше ни единой раны. Мы сварили гитлеровцев в Сталинградском котле и погнали их остатки к Дону. Наша легендарная 62-я гвардейская армия двинулась на Украину, после была переброшена на Берлинское направление. Моя душевная рана постепенно начала затягиваться. Ведь, когда не думаешь о болячках, они вроде сами собой исчезают.