Литтмегалина - Синие цветы I: Анна

На лице Янвеке потрясение.

– Ты до такой степени хочешь уйти?

О нет, я не хочу. Я ЖАЖДУ, и стремление к бегству поглощает меня полностью, меня не хватает даже на удивление – впервые за всю историю наших отношений Янвеке интересуется, чего я хочу. Как будто до него, наконец, дошло, что у меня есть желания.

В его глазах непонятная мне тоска. Я помню это выражение еще с тех времен, когда мы были детьми: он приходил с соседнего двора, садился где-нибудь и смотрел на меня – пристально, игнорируя других детей, пока каждый мой нерв не начинал дрожать от напряжения. У его родителей была сомнительная слава самых скандальных людей на нашей улице. Они постоянно орали друг на друга, могли подраться посреди двора. Поначалу мне было жаль Янвеке, и я пыталась быть с ним дружелюбной, какие бы чувства он у меня ни вызывал. Но постепенно у меня появилось так много причин для неприязни к нему, что для сочувствия не осталось места. Он мог обозвать меня. Или вдруг подойти и ударить. Идиот. Столько лет прошло, а он так и не научился выражать свои симпатии по-другому.

Янвеке сдается и бросает ключ на пол. Подбирая ключ, я замечаю повсюду на полу капли крови. В пределах этого дома даже собственная кровь кажется мне бесцветной. Я выбегаю прочь.

Науэля уже нет на нашем месте, но я нагоняю его дальше по улице. Легкие забросило в горло, я дышу с жутковатыми хрипами, но все равно широко улыбаюсь. Все обретает цвета. Ночь из черной становится синей. Волосы Науэля светлые, как и в прошлый раз. Прокрашены нарочито небрежно, хорошо заметны темные корни. Правое ухо – от мочки и выше – в серебристых колечках. С мочки левого свисает длинная серебристая сережка. Глаза густо обведены, губы высветлены. На нем темно-розовая футболка с большой голубовато-серебристой звездой на груди, темно-синие, предельно обтягивающие джинсы и розовые кеды – это то, что Науэль называет «одеться попроще».

– Как же меня радует твой вульгарный вид! – восклицаю я.

– Как же меня радует твоя нелепая привычка мыслить вслух, – он разглядывает разводы засохшей крови у меня на руке и осведомляется: – Это что?

– Да так… Мой способ морально подавить Янвеке.

– Ты психованная.

Я улыбаюсь.

– Точно.

– Ничего веселого, – осаживает меня Науэль, и я с недоумением замечаю на его лице выражение неприятного удивления. – Никогда больше так не делай. Если у тебя проблемы с ним, просто проломи ему голову, а не кромсай себя.

– Пустяковые порезы. Они уже даже не кровоточат.

– Все равно. С этого все обычно начинается. А через полгода ты начнешь обклеивать ляжки пластырями, чтобы не пачкать одежду.

– Не преувеличивай. Знаешь, что мне подумалось после всего?

– Ты тестируешь мои экстрасенсорные способности или просто издеваешься?

– Это был риторический вопрос… Янвеке такой потерянный, жалкий. Я уже наловчилась кусать его не слабее, чем он меня. Едва ли с его стороны наши отношения выглядят приятнее, чем с моей.

– Забей. Если он до сих терпит, вместо того чтобы послать тебя далеко и надолго, значит его все устраивает. Так чего его жалеть? Он вполне благополучен.

– Если я живу с ним и не ухожу, значит и меня все устраивает, – произношу я с тайной надеждой, что ко мне Науэль проявит сочувствие и возразит.

Но Науэль холоден, как лед.

– Именно.

У него своя теория насчет домашнего насилия и, как ее следствие, ноль сочувствия к жертвам. Мы спорили на эту тему много раз:

– Если сам демонстрируешь уязвимость и готовность получить удар, рано или поздно тебя начнут бить, – заявлял Науэль.

– Некоторые просто бьют, – возражала я. – Обычно того, кто слабее. Женщину.

– Если бы очередной несчастной женушке было так плохо, как она говорит, она бы развернулась и ушла.

– А если ей некуда идти?

– Она ушла бы в никуда.

– Да? Ты сам бы решился отправиться спать на лавочке в парке?

– Я так и сделал. Если она остается, значит она мазохистка, извращенка. Или по еще какой-то причине ощущает себя лучше, находясь в негативной жизненной ситуации. Видишь, человек мучается? Отойди, не мешай, кайф ему не обламывай. Поверь мне, такие вещи, как «быть избитым и униженным утром четверга» страдалец отмечает в своем ежедневнике заранее. Готовится к этому событию. Ждет.

Его высказывания были циничны сверх всякой меры, и, хотя я считала, что в жизни он не такой жесткий, как на словах, мы спорили до хрипоты.

***

Когда я проснулась, машина не двигалась, окруженная тьмой. Приподнявшись, я протянула руку к водительскому сиденью. Никого не было. Бессвязные, панические мысли прошили мой сонный сумеречный мозг, и я вдруг закричала во весь голос:

– Науэль! Науэль!

Передняя дверь распахнулась, и в темноте белесым пятном засияла голова Науэля.

– Чего ты вопишь? – недовольно осведомилась голова.

– Ничего, – быстро ответила я, радуясь, что он не может расслышать частые удары моего сердца. – Ничего. Я просто подумала…

– Что ты подумала? – Науэль уселся на свое место.

– Так, ерунда, – я вымучила неискреннюю улыбку, хотя Науэль даже не смотрел в мою сторону. – Что ты делал?

– Просто бродил поблизости, ноги поразмять. Хорошо, что ты проснулась. Можно включить радио, – он щелкнул по кнопке, и приглушенно зазвучала какая-то нудятина. Науэля наверняка перекосило. – Дерьмо, – прокомментировал он. – Хороших песен на радио меньше, чем серийных убийц на улицах ночного города. Старый я маразматик, забыл главное правило шестнадцатилетних.

– Какое?

– «Прежде, чем угнать машину, проверь наличие в ней магнитолы».

– Почему мы стоим? – с тревогой осведомилась я. – Топливо закончилось?

– Пока нет. Но если не придумаем, где раздобыть денег, то скоро встрянем. Может, ограбить кого-нибудь?

– Не смешно, – сказала я, подумав, что с него станется.

– На самом деле у меня есть идея получше. Видишь свет?

Приглядевшись, я действительно различила вдалеке созвездие маленьких разноцветных огоньков.

– Это фонари на лужайке, – объяснил Науэль. – Если выйти из машины, слышен ритм музыки. У нее вечеринка. Неудачно. Впрочем, все равно.

– У кого – нее? Твоей подруги?

– Ага. Полторы тысячи таких подруг. Какое сегодня число?

– Двадцать седьмое или двадцать восьмое, я думаю.

– Понятно. Не так много осталось.

– Не так много осталось до чего?

Мой вопрос Науэль бессовестно проигнорировал, продолжая перепрыгивать со станции на станцию.

– «Тотальное уничтожение», – вслушавшись в мягкий гитарный проигрыш, удивился он. – Забираю свои слова обратно, не все так плохо с нашим радиоэфиром.