Елена Сазанович - Улица вечерних услад

– А я, честно говоря, думал, что вечерние услады – это женщины, – с притворным разочарованием вздохнул я. Не знаю почему, но мне хотелось позлить этого ярого патриота своего города. Как я и предполагал, он бурно отреагировал на мои слова.

– В нашем городе есть такие заведения, – и в его голосе уже не слышались дружелюбные нотки. Голос стал монотонным и низким. – Но ради этого не стоило сюда приезжать. Можно было заглянуть в любой другой город. И вы бы не прогадали.

И таксист резко притормозил машину. И я со всей силы ударился о заднюю спинку сиденья.

– Всего доброго. Мы приехали, – и таксист даже не повернулся, когда я протянул ему деньги.

Я открыл дверцу. И на секунду застыл. Я почему-то не мог уйти просто так. Ничего не сказав на прощанье этому добродушному человеку.

– Кстати, – я искренне улыбнулся. – Кстати, вечерние услады – мои любимые цветы. С самого детства.

Таксист повернулся.

– Даже если это не женщины? – его злость мигом пропала.

Неужели в этом городе не умеют даже злиться?

– Лучше всего, когда они вместе. Вечерние услады в руках женщин, – и я подмигнул ему как старому знакомому.

– А вы поэт.

– Нет, просто у меня друг был поэтом.

– Передавайте привет своему другу.

– Непременно. Тем более, что он никогда не видел сирень медного цвета, – и я громко хлопнул дверцей машины.

Таксист не обманул меня. Зелеными усладами была усажена вся улица. Боже! Когда в последний раз я видел эти цветы? Ну, конечно. Помятые, истерзанные, они валялись у дверей Оли. И мой балкон – опустевший, мертвый без этих пахучих цветов. И крик Веры, увидевшей пустую землю в цветочных горшках. И я вновь реально ощутил прошлое. И я уже не понимал, где я. И сколько мне лет. И голова моя закружилась. Наверно, от сладкого запаха изумрудных цветов. И я, чуть шатаясь, вошел в калитку нужного мне дома. И сердце мое бешено колотилось. И мне захотелось удрать отсюда. Мне захотелось удрать от прошлого. Тем более я понятия не имел, каким оно сегодня предстанет передо мной. И я повернулся, чтобы уйти. Я струсил. И услышал за своей спиной скрип открывшейся двери. И резко оглянулся.

– Вера, – одними губами произнес я. И зажмурил глаза. И вновь их открыл. И вновь зажмурил.

– Не играй со мной в жмурки, Лобов! – Вера босиком стояла на пороге. И грызла сочную желтую грушу.

Господи! Сколько прошло времени? Час? Год? Двадцать лет! Целых двадцать лет! И такое же лето. И так же пахнут цветы изумрудного цвета. И так же желтая мякоть стекает с подбородка маленькой женщины. Так похожей на шустренькую обезьянку. Вера! Неужели ты сумела остановить время, Вера. И неужели время можно остановить?

– Ну, Лоб, ты и старик! – Вера всплеснула руками. И груша покатилась по каменному крыльцу. И остановилась у моих ног.

– Ну ты и старикашка, Лобов. И волосы есть седые. И морщин куча, – Вера болтала, словно мы вчера с ней расстались.

А, может быть, и вправду вчера?

– Вера, я, между прочим, на семь лет тебя младше, если не ошибаюсь, – тактично заметил я.

– Ошибаешься, Лоб. Ошибаешься. Ты старше меня на лет двадцать. Если не больше. Разве не так?

И Вера подпрыгнула на месте. И вприпрыжку сбежала с крыльца. И очутилась возле меня. И приблизила свое лицо к моему.

– Ошибаюсь, – вздохнул я. Мне ничего не оставалось делать. Как признать свои ошибки. – Я раньше думал, что люди стареют, Вера. Теперь понял, что ошибался.

– Вера кокетливо потупила свои шоколадные глазки.

– Стареют, Лобов. Увы. Стареют. Хотя этого так не хочется. Вот ты, например.

– Ну, Вера. Может хватит реплик относительно моей внешности?

– Ты стал красавцем, Лобов. И почему мужчины с возрастом только красивеют?

– Ты меня пригласишь, Вера? – не ответил я на ее вопрос.

– Ведь мы даже не поздоровались как следует.

– Обнимемся, да, Лоб? – и Вера распахнула свои объятия.

Мы крепко обнялись. И я вновь услышал этот одурманивающий запах Веры. Это уже был запах вечерних услад. Голова моя закружилась. И я чуть покачнулся. И нашел ее губы. И прошептал.

– И поцелуемся, да, Вера?

Вера ответила мне долгим нежным поцелуем.

… Мне в ее доме было неуютно. Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, слишком много вещей было в ее доме. И это уже были не те вещи, те нелепые безделушки, которые она тащила к нам в дом. Я даю голову на отсечение, эти вещи были не ее. И находились здесь с недавнего времени. И только цветы. Много. Тысячи разноцветных цветов, засушенных листьев и веток. Говорили, что это дом, в котором живет Вера.

– Это твой дом, Вера? – спросил я ее.

Вера забралась с ногами на высокий диван. И изогнулась.

– Что ты говоришь? Ах. Дом. Да, конечно. А чей еще? Я родилась в этом доме. Здесь жили мои родители. Потом я меняла много домов. И все-таки вернулась сюда.

– Одна? – я внимательно посмотрел в ее глаза. Но она отвела взгляд.

– Ну, ты лучше рассказывай, Костя. Рассказывай. Хотя я и так про тебя все знаю.

– От Кита? – спросил я как бы между прочим.

Она вздрогнула. И вскочила с дивана.

– Ты хочешь выпить, Лоб? Ну, в честь нашей встречи? – И она, не дожидаясь ответа, бросилась в кухню.

– Вера! Я не пью но утрам! – кричал я ей вслед. Но безуспешно. Через минуту она появилась с бутылкой коньяка. И грохнула ее на маленький деревянный столик.

Я покорно откупорил бутылку. Вера нервно наблюдала за моими движениями рук. И я подумал, что она по всей видимости не впервые пьет по утром.

– Костя, – блеснула она глазками, потягивая с удовольствием из рюмочки коньяк. – Костя, а это он тебе… Ну, Кит сказал… Ну, про нас?

Я помотал головой.

– Кит мне ничего не сказал. И, возможно, если бы он был жив, я бы так ничего и не узнал.

Рюмка из рук Веры выскользнула. И покатилась по гладкой поверхности столика. Оставляя за собой струю темно-коричневой жидкости.

– Жив? Что ты мелешь, Костя? – и ее губы побелели. – Это неправда, Лоб. Скажи, что ты перепутал что-то.

– Я ничего не перепутал, Вера, – и я поймал себя на мысли. Что с тайной радостью наблюдаю, как Вера реагирует на ужасную новость.

– Я ничего не перепутал, Вера, – повторил я. – Ты же знаешь сама. Кит слишком любил бешеную скорость…

– … бешеную скорость, – машинально повторила Вера. И уткнулась в ладони лицом. И руки ее задрожали.

Я не знал, что говорить ей. Тем более я не знал ее истинного отношения к Киту. И любила ли она его вообще.

– Вера, – и я отнял ее руки от лица. Лицо Веры было совершенно сухим. И это меня поразило. Она не плакала. Она имитировала плач.

– Поверь, Лоб. Мне больно, – оправдывалась Вера. – Но мне кажется, я не умею долго болеть. Тем более в этом нет смысла. Ведь Кита больше нет.

– Нет, Вера, – и мне до слез стало обидно за своего лучшего друга.

– Когда это случилось, Костя?