Ирина Свисткова - Без Определённого Места в Жизни

Спустя десяток минут он встаёт с совершенно сухим каменным лицом. За столько лет слёз совсем не осталось, лишь зияла от плеча до паха чёрная дыра вместо сердца. Свинцовая плита, которой Джонни пытается закрыть эту дыру, не даёт распрямить плечи, сутуля его некогда красивое подтянутое тело. Какого чёрта ему сегодня это ощущается? Он столько лет живёт в забытьи, почему сегодня?

Ответ проявляется почти сразу, как он находит в себе силы оторвать тело от земли и начать разбирать жилище. В ворохе барахла под матрасом он обнаруживает тёмно-зелёный женский сапожок с цепочкой вдоль пяточки, изящный и миниатюрный. Он держит его в руках и ощущает непонятный огонь в своей дыре в душе.

Джонни выволакивает весь свой скарб из старой коробки и, смяв её, насколько это возможно, пихает в мусорный бак. Затем он приступает к формированию нового лежбища. Он роняет одну из коробок на бок и прорезает в ней вход уже тупым, слегка поржавевшим в нескольких местах, ножом. Скотч, что дал с утра парень из магазина, приходится очень кстати. Им Джонни крепит стенки коробки и оклеивает их плёнкой от возможного дождя. Вход он делает меньше обычного: теперь его ноги и вещи, что хранятся под матрасом, надёжно скрыты стенкой коробки, находясь в нише. Вторую коробку он ставит сверху, пока не понимая, что с ней делать.

Джонни аккуратно укладывает назад свои богатства: остатки плёнки и полтора мотка скотча, новую куртку с логотипом магазина электроники, подклеенный дождевик, теперь почти как новый, посудный набор из вилок, ложек, ножа, двух тарелок и двух, теперь, кружек, пук полиэтиленовых пакетов, заменяющих ему половину незаменимых в быту вещей, и сменную пару носков. Кроме того, в пакетике лежат его потёртая зубная щётка, похороненная под грудой вещей последние полгода, и одноразовый бритвенный станок, который Джонни очень бережёт для особых случаев, чтобы не затупился.

Он растягивает на полу нового дома успевший просохнуть матрас, кладёт в угол подушку, как раз ту, что когда-то по понятиям отдал ему Билли, забирается внутрь, предварительно сняв обувь, и укрывается уже сухим покрывалом.

Испытывая невероятное блаженство от горизонтального положения, благодаря вселенную за сухость и тепло, которыми он располагает в данную минуту, испытывая счастье от череды сегодняшних удач, подаривших ему этот день в том виде, в котором он его имел, Джонни погружается в крепкий сон. Ещё один бесконечный, как мгновение, день его бесценной никчёмной жизни пережит в невыносимом счастье, в чудовищной любви к миру, в благостных несовместимых с жизнью условиях к существованию. И он радуется своему бытию, не желая ничего менять.

Утро Джонни начинается на рассвете задолго до волны рабочих масс Нью-Йорка, до утренних пробок и клаксонов, до бесконечных человеческих потоков по тротуарам города и даже задолго до первых лучей холодного солнца. Он сверяет свои биологические часы с фактическими и, убедившись, что времени, как обычно, четыре тридцать утра, выбирается из своего нового дома. Голубое небо над головой обещает ясный день, поэтому Джонни вытаскивает постель на просушку ближе к выходу из коробки, но следит, чтобы вещи не вылезали из-под навеса: сентябрьская погода в Нью-Йорке непредсказуемая.

Он вытаскивает пустую пластиковую бутылку из бака – единственный утренний улов на его территории – и направляется к центру города, где в паре кварталов от него есть уличный фонтанчик с чистой водой. Заодно Джонни берёт зубную щётку и сменные носки. Мыла нет, слишком дефицитный товар, но оно и не нужно. Мало кто из его друзей или окружающих людей имеет к нему претензии по этому поводу, потому что если рассматривать отсутствие у него мыла как социальный фактор, то сам Джонни целиком во всём своём проявлении является фактором асоциальным, мыло лишь капля в мировом океане.

Джонни добирается до фонтанчика и, сполоснув бутылку, наполняет её водой. Затем он проводит гигиенические процедуры, какие доступны в его условиях: моет бородатое лицо и длинные волосы на голове, шуршит склочённой щёткой по зубам, которые на удивление для его образа жизни в прекрасном состоянии, ополаскивает ступни ног и меняет носки, а грязные отмывает от бурой жижи, коротая всё же просочилась в его нуждающиеся в ремонте ботинки во время вчерашнего дождя. Он упаковывает ноги в пакеты, обувается в то, что с трудом можно назвать обувью, берёт бутылку и мокрые носки и направляется к дому.

Между зданиями в некоторых местах уже пробиваются первые лучи солнца, заливая золотом серый мир утренних сумерек. Светофоры выходят из ночного режима и вместо мигающего оранжевого света дарят равнодушным закрытым глазам окон домов переменные красные и зелёные всполохи, будто тренируются перед тем, как появятся первые нуждающиеся в их услугах.

Джонни смотрит на часы с треснутым циферблатом, они показывают половину седьмого утра. Сзади его уже догоняют первые прохожие, дворники метут ещё пустынные тротуары, а по проезжей части с рёвом пролетают одиночные автомобили, радуясь свободным пока дорогам. Совсем скоро улица заполнится муравьиным движением – самое желанное время Джонни, которое он неизменно проведёт на любимой скамейке на остановке. Там он чувствует себя живым, в центре событий, будто люди на тротуарах – это молекулы крови в его венах: чем быстрее они бегут, тем более он живой.

А пока он достигает своего жилища и прячет бутылку с водой, которая сама по себе – огромная удача в большом городе. Мокрые носки ложатся сушиться на проклеенной скотчем стенке и, если повезёт, к вечеру будут сухими.

Вскоре с главной улицы между кирпичных стен в его переулок начинает проникать всё нарастающий гул улья города. Джонни убирает все вещи под крышу и спешит занять место в своём любимом кинотеатре жизни под автобусным козырьком. Он садится на край скамейки и растворяется в ритме города, позволяет себе замереть на несколько часов, наблюдая за жизнью других людей, но не своей.

Офисные работники шуршат деловыми костюмами вдоль стен серых зданий, машины встают в бесконечную змею с красной подсветкой стоп-сигналов, реки человеческих масс текут в разных направлениях, соблюдая очерёдность движения. Они шумят телефонными разговорами, стучат по мостовой бесчисленными набойками изящных каблучков, они спешат занять свою ячейку в муравейнике, в котором заключалось больше жизни, чем в глазах отдельно взятого винтика этой адской машины.

Джонни любит смотреть на толпу, которая, как огромное пятно плесени, было единым живым организмом, разумным, пробивным и вездесущим. Невозможно остановить его в достижении целей. Но одна клетка этой массы, один человек, не представляет для организма большой ценности. Его с удовольствием сожрут себе подобные, отдадут на съедение системе в качестве откупа. А когда ты утратишь возможность быть работоспособной частью пожирающей ресурсы машины, тебя с лёгкостью выплюнут, заклеймят и изгонят из плесневелой колонии, как это и произошло с Джонни. Когда он не смог, упал на колени, ему некому было помочь подняться. И сейчас он является частью тех, кто понимает его, потому что находится в схожих условиях. Они прожили часть подобного пути и оказались с ним в одной финишной точке, откуда нет возврата.