Ирина Свисткова - Без Определённого Места в Жизни

Попробуй пойти заявить о себе как о части организма! Ты вызовешь в самом лучшем случае брезгливость и отвращение окружающих, а в худшем – загремишь в организацию полицейских клеток-лейкоцитов, которые окружают болезненных и ущербных, изолируют их и пытаются предпринять попытки закатать обратно в систему с наименьшими её, системы, потерями, или же скормить ей, пустить на батарейки и бизнес-ланчи для колонии прожорливых грибов.

Растамана часто шмонали. Столько опыта общения с «лейкоцитами», сколько у него, не было ни у кого из тех, кто приходил к социальной столовой на соседней улице. Но с него нечего взять, кроме полосатой шапки, не за что посадить, чтобы отправить на общественные работы, не из чего выжать силы, налоги или время. А содержать его в каталажке и кормить на деньги налогоплательщиков системе невыгодно, поэтому бедолагу неизменно отпускали. Он даже не успевал согреться или просушить ботинки в тепле, как снова вылетал за дверь.

Джонни забирали всего пару раз: за нарушение порядка, когда они с Сенсеем не поделили найденные пятьдесят центов, и за попрошайничество у открытого кафе на первых порах его уличной жизни. И спроси его сейчас, что он думает о полицейских, он втянет голову в шею, ссутулится и начнёт оправдываться, что он ничего плохого не сделал. Как будто сам факт его существования не был достаточным поводом для ненависти к нему за его бесполезность и омерзительность.

Со временем рой утихает, рассадив трутней по местам, улицы пустеют, освободив от мыслей и голову Джонни. Он выходит из транса, оглядывается по сторонам, оценивая обстановку, и достаёт из внутреннего кармана часы, которые все эти годы исправно ходят, не требуя ни ремонта, ни замены батареек, на что у него никак не сыскалось бы лишнего доллара. Часы показывают полдень, улей сегодня улегся позже на час.

Тяжело и нехотя он включается обратно в реальность. С надсадным вздохом пожилого человека, коим не был, Джонни встаёт с обсиженной скамьи и направляется в сторону столовой, чтобы занять очередь пораньше. С наступлением осени очередь заканчивает формироваться ещё до открытия, потому как всем хочется порции горячего питания и пары часов в тепле.

Он добирается за полчаса и оказывается на этот раз двадцать пятым. Перед ним стоит худой мужчина, которого Джонни часто видит в столовой последние пару месяцев. Мужчина оборачивается к нему и улыбается ртом, усеянным пустившимися в пляс потемневшими зубами:

– Я Фил. А ты Джон, верно?

– Привет, Фил, – отзывается Джонни меланхолично.

– Я тебя тут часто вижу. Почему ты здесь?

– Я голодный, – честно признаётся он.

– Да нет! – смеётся Фил. – Я имею в виду, почему на улице? Выгнали?

– Вроде того. А ты как сюда попал?

– Бизнес провалился, и заложенную квартиру отобрали. Жена ушла после этого, она была не очень. В смысле, жена, а не квартира.

Фил веселится, будто его развлекает картина краха собственной жизни.

– Мне жаль, – сочувствует Джонни.

– Перестань, это забавно. Мне ничуть не жаль, этот мир тоже интересный. Вот подумываю, чем дальше заниматься, а пока с вами.

Джонни молчит. Наверное, здорово оставить за собой последнее слово и не утратить желания жить, двигаться и добиваться. Как только он начинал желать, свинец в груди плавился, обжигая такой адской температурой преисподней всё его естество, что с жизнью это становится несовместимым. Сбегая от этой боли, Джонни раз за разом предпочитает эмоционально умереть, чем ещё хоть раз посмотреть ей в глаза.

– Хочу пойти в актёры! – разглагольствует новый знакомый. – У меня неплохо получается. Хочешь составить мне компанию? Ты можешь играть спокойного уравновешенного человека, как раз твой типаж. Знаешь, вокруг апокалипсис, мир горит в огне, а ты паришь в позе лотоса в футе от земли и немного светишься. А потом открываешь полные спокойствия карие глаза и смотришь пронзительно на зрителя крупным планом. Что скажешь?

Фил берёт лицо Джонни в прямоугольные границы предполагаемого экрана, сложив окошко из больших и указательных пальцев двух рук и, прищурившись, смотрит на него одним глазом.

– Что? – не понимает тот.

Джонни отвлекается. Он вообще теряет нить повествования, и теперь удивлен, что речь предназначалась ему.

– Идеально! – ликует режиссер. – Так ты и будешь играть. Ну, так как?

Он улыбается во весь свой кривозубый рот.

– Благодарю. Я пока не думал.

– Подумай, мужик! Это огромные деньги!

Джонни угасает. Он даже не видит смысла в том, чтобы дальше дышать. То есть, понимает, для чего это делают его лёгкие, но сам для себя – не хочет. Конечная цель ему неинтересна. Деньги, общество, не дай бог влюблённость, семья, имущество, которое владеет тобой больше, чем ты владеешь им, любые привязки к миру, людям, стране – всё это потеряло для него смысл много лет назад. Он ни за что не променяет свою свободу на очередные рамки, тем более – рамки из четырех пальцев этого парня.

Он тянет руку и берёт у проходящей мимо девушки-волонтёра свой номерок, после чего одаривает взглядом друзей в конце очереди, которым тоже досталась крошечная картонка.

Фил не унимается.

– Можно собирать массовки для кинокорпораций, они за это платят отличные деньги! Ты представляешь, собираемся мы все – сколько нас здесь, как думаешь? Сотни три или четыре? – И идем за своими ста баксами чистой прибыли на каждого!

Двери столовой открываются, и голодную толпу впускают в знакомое помещение. Начинается привычный звон алюминиевых подносов, плюханье похлёбки в миски и укладка приборов к обеду.

Джонни принимает свою партию картофельного супа, перловой крупы с куском сливочного масла, апельсина и двух кусков хлеба, и бредёт к пустому столу, зная, что Билли и Растаман вскоре присоединятся к нему. Следом идёт Фил и рассуждает о кинематографии и её финансах. Он кидает свой поднос с едой рядом с подносом Джонни и продолжает говорить очень позитивно и заразительно. Джонни, наконец, улыбается. Первый раз за последние, пожалуй, лет десять. Ощущение мышц, отвечающих за этот социальный жест, настолько непривычное, что он интуитивно трёт лицо вокруг рта.

– Привет, ребята! – здоровается подошедший сзади Малыш Билли. – Джонни, тебе Мертвец уже рассказал о лёгких деньгах от многомиллионных корпораций для нас всех?

– Мертвец? – недоуменно смотрит на Билли друг.

– Фил, – уточняет Растаман. – А Мертвец – это его прозвище. Расскажи, Фил, откуда у тебя оно.

– Я умираю на шмонах, – хохочет тот. – Причём так достоверно, что из раза в раз прихожу в себя голым в морге с номерком на пальце ноги. Потом дают новую одежду, моют и кормят. Это очень удобно!

– И что, ведутся? – удивляется Джонни.