Татьяна Скобелева - Авантюра цвета фуксий

– Быть может, ты сам позвонишь? – решилась она прервать тягостное молчание.

Он не ответил.

Прошло минут пять, звонок не повторился, тогда Эдуард, видимо, тоже желая покончить с затянувшейся паузой, набрал номер.

Вероника подозревала, что к откровенности он был не готов, а лукавить не хотел. Но теперь отступать было некуда, словно потолок вдруг дал трещину, а убежать от нависшей и готовой вот-вот обрушиться глыбы уже невозможно. Либо у них все серьезно, либо он будет врать жене.

Дворжецкий почувствовал ее беспокойство и, обернувшись, взглядом попросил подождать немного.

В Москве долго не отвечали, наконец из трубки послышалось «алло».

Эдуард опередил ее вопрос:

– Маргарита? Ты мне звонила? Что случилось?

Пока ровный голос в трубке объяснял причину ночного звонка, он не прерывал жену, но как только в нем появились высокие нотки, нахмурив брови, произнес:

– Завтра я буду в Москве, сам разберусь. Не суетись. Все нормально. Спокойной ночи, – и в ответ на какие-то настойчивые реплики, теперь уже с вопросительными интонациями, твердо повторил, отчеканивая слова: – Спокойной ночи.

Разговор закончился. Дворжецкий отключил телефон. Затем лег рядом с Вероникой и положил под голову руки, глядя на роскошную лепнину потолка, подсвеченную отблеском уличного фонаря.

Он не лгал, это вселило в Веронику надежду. Ей не терпелось спросить его о жене, но она не решалась начать. Так не хотелось портить эту последнюю парижскую ночь! Однако делать вид, что ничего не случилось, невозможно. Она не уличная девка, этот звонок ей не безразличен: ведь ясно, что звонила жена. Только что в комнате, хоть и виртуально, сошлись две соперницы.

Кому из них принадлежит Эдуард?

Он, вероятно, опять почувствовал ее волнение и, повернувшись лицом к ней, сначала обнял, а потом заскользил рукой по напряженному телу, успокаивая и возбуждая одновременно. Но желанное расслабление не приходило, и она не выдержала.

– Ты ее любишь?

Рука остановилась и больно сжала ей бедро.

– Ты сама не веришь в то, что говоришь.

– Скажи.

– Это другая любовь.

– Общечеловеческая? – Вероника говорила тихо и очень медленно, вкладывая в слова все свое упорство. Ей было больно от его пальцев, но эта боль смягчала охвативший ее жгучий и противный страх.

– Просто человеческая, – снисходительным тоном наставника внушал ей Дворжецкий, возобновляя свои поглаживания. Она с усилием вырвалась и, оседлав, придавила его к кровати.

– Ты слишком мужик, самец, ты слишком сексуален, чтобы любить женщину только по-человечески. И она тебя любит только по-человечески? А это как? Вот так? – и Вероника, точно разъяренная кошка, набросилась на Эдуарда, вцепившись острыми ногтями в тугие мышцы предплечий и пытаясь зубами захватить мощную шею. Однако жертва была сильнее ее. Заходясь довольным, азартным смешком, Эдуард принял вызов, легко сбросив ее с себя, распластав и подчинив своей воле. Опять словно огромная океанская волна накатила на Веронику, увлекая за собой в пучину, ударяя ритмичным прибоем, обволакивая и притупляя разум, забирая силы и возможность сопротивляться. Вероника задыхалась, теряла сознание, даже не пытаясь спастись, пока волна не начала поднимать ее выше и выше, затем, стиснув в последний раз, пробежала по всему телу, растекаясь и отзываясь в каждой его клеточке, медленно отступила и оставила ее умиротворенной и расслабленной. Он опять победил ее, усмирил, покорил, а ей только того и надо было.

Когда страсть насытилась и успокоилась, Дворжецкий встал, наполнил высокие бокалы золотистым вином и один из них подал подруге.

– Ты хочешь знать, какие у меня с женой отношения, так?

Вероника промолчала. Она размякла и расслабилась, ей хотелось спать, а не обсуждать чужих жен. Меж тем Дворжецкий продолжал, не дожидаясь ее ответа:

– Ты считаешь, что я не могу жить с женщиной без секса, но мы с женой живем раздельно. Ведь ты это знала с самого начала, верно?

– Да, Эмилия мне сказала, но она не знает причины. Еще она сказала, что ты не оставишь жену.

Дворжецкий отошел к окну и, глядя в черноту ночи, обращаясь, то ли к ней, то ли к богу, то ли к самому себе, произнес:

– Я виноват в смерти ребенка, в том, что Марго не сможет больше рожать, и даже в том, что она теперь не может иметь близости с мужчиной. Маргарита – экзальтированная женщина, с фантазиями, – Эдуард покрутил пальцами над головой и болезненно поморщился, – склонна все преувеличивать. Она производит впечатление человека спокойного, но в душе у нее либо рай, либо ад, середины не бывает. Теперь еще трагедия с ребенком. Боюсь, как бы она не сделала с собой… что-то нехорошее. Понимаешь, Вероника, я кругом виноват перед ней. Я хочу и готов уйти, но я в капкане.

Он обернулся и развел руками. В этом жесте и его глазах было отчаяние и бессилие, которых она никогда не видела в нем, сильном и уверенном в себе человеке. Не столько умом, сколько сердцем она поняла его боль, хотя названная причина показалась ей неприятно банальной, казалось, он чего-то не договаривает. Ну, виноват, и что? Раз уж так случилось, почему нельзя развестись? Наоборот, расставание облегчит участь обоих, со временем жена забудет и его, и обиду, а постоянное лицезрение друг друга только растравляет душу…

Внезапно он подошел к ней и схватил ее за плечи.

– Только не уходи от меня.

– А если у нас будет ребенок, – задала Вероника главный вопрос.

– Будет? – удивился и насторожился он. – Как стихийное бедствие?

– Нет, видишь ли, я не предохранялась… как и ты… я думала, нам это не нужно. Я неправильно поступила?

Вид у нее сделался растерянным и беспомощным. Она почувствовала, как напряглись его руки.

Он улыбнулся спокойно, ласково и отпустил ее плечи.

– Правильно, если ты сама этого хочешь, если ты решилась.

– Но что будет тогда? Я хочу знать.

Дворжецкий глубоко вздохнул и погладил свою девочку по щеке.

– Кто же знает, что будет? Я суеверен и не хочу говорить об этом.

– Но ты не будешь против? Потому что если ты возражаешь… – досадливо заторопилась Вероника, но он остановил ее.

– Я? Против? – и, смеясь, обнял, прижимая к себе. – Дурочка, вот ты чего боишься. Я тебя по-другому понял, – затем пристально посмотрел ей в глаза лукавым принизывающим взглядом. – Но ты говорила, что не всякий годится в отцы твоим детям. Я бы не хотел, чтоб ты ошиблась, Вероника. Ты меня мало знаешь.

– Мне хорошо с тобой, – аргумент был прост и весом.

– Это сейчас, – парировал он. – Быть любовниками и жить вместе, имея детей, не одно и то же. Такие решения не принимаются под влиянием страстей.

Вероника прикусила губу, уж очень сложно он изъяснялся там, где ей нужен был краткий ответ, но давить на него становилось опасно. Она чувствовала, что приближается к черте, но сделала еще одну попытку.