Надежда Нелидова - Клуб свекровей

Пора взглянуть на себя трезво: к шестидесяти годам ни известности, ни читателей, ни денег. Графоман. Графоман непробиваемый, страстный, токующий как тетерев на тяге, графоман в квадрате, графоман в кубе. Как больно, как горько, как до слёз сладко признавать свой поражение. Для этого тоже надо иметь мужество. Ворошил кочергой в печурке не желавшие заняться страницы начатого романа, на окаменевшем лице плясали блики от огня. Вот так же непонятый людьми, высмеянный, отвергнутый Гоголь плакал, сжигая второй том «Мёртвых душ».

По опыту знал, что максимум через неделю морок, наваждение от прочитанного шедвера рассеется, и он ревниво вынет уцелевшие черновики: ну есть же зёрна таланта. Жемчужины есть, находки. У Крамской своё, у него своё.

Пошёл сварить кофе. Посреди кухни сидела жена на табурете. Думала, что никто не видит, тяжёлые руки опущены, уголки рта обвисли обиженно, как у девочки. Бордовые от свеклы распухшие пальцы сжимаются и разжимаются – артрит.

И он в том числе приложил руку, чтобы из смешливой круглолицей девочки сотворить этот грузный холм на табурете. А впереди годы и десятилетия, и, хочешь-не хочешь – вместе стареть и идти к выходу – может, ослепительному, как вспышка, что зальёт мозг кипятком, может, чёрной ледяной воронке. Никто не знает.

Положил ей руку на плечо. Она никак не среагировала: всё равно.

– Муза, давай обвенчаемся.

Да, вот такое имя, будто в насмешку, носила жена, Муза Савельевна. Растянула дряблые губы:

– Босиком по траве?

Подняла тусклые, как вымоченные, как полувытекшие глаза. Нет, не насмехается, тоже бесконечно устала.

– Почему по траве. Закажем такси, белое. У тебя платье есть воздушное, на чехле, помнишь, дети подарили на хрустальную свадьбу.

– Не влезу.

– Расставишь швы, складки выпустишь, у тебя же руки золотые.

– Руки у меня свекольные. А помнишь, какие были?

Помнит ли? Стоял на коленях, целовал их, рассматривал: нежные, пухлые, узенькие к кончикам, с крохотными младенческими ноготками. Посвятил им стихи, где сравнивал с ручками Моны Лизы. Оба надолго замолчали, загляделись в одном направлении – в окно, за которым сочился унылый дождик.

– Ямщик, не гони лошадей,

Мне не о чём больше писать,

Мне нечего больше сказать,

Ямщик, не гони лошадей!

В последнее время у неё образовалась фобия чистого листа. До последнего оттягивала, находила сотню причин не сесть за письменный стол. Очень кстати подвернулась дача: отвлечься, побродить среди берёзок, зимой закутать ноги в плед у камина.

Землёй увлеклась из-за соседки: та несла выбрасывать рассаду огурцов. А там в каждой ячейке конфетной коробки топорщится по два живых листика с клювиками-носиками, замурзанные, как малыши, трогательные, в крупинках земли.

Память рук от матери, бабки? Откуда взялось, кабачки, капуста, цветы. Сначала раздражалась: отрывает от дела. А потом пошло-поехало. Утром, едва открыв глаза, искала вчерашнюю задушевную мысль. И мысль эта: на два отдела или на три закладывать компостную яму, с двух сторон или трёх делать съёмные дощечки? Это вместо того, чтобы дописывать книгу: ждёт издательство, ждут тысячи читателей по всему миру. Когда она похвасталась на своей страничке цветником и огородом – ей написали: «Это преступление зарывать талант в землю. Капусту вырастить может любая тётя Маня».

Да ведь придёт минута, когда между нею и и тётей Маней в телогрейке не будет никакой разницы. Неужели она не может под конец жизни стать тем, кем хочет: тётей Маней в телогрейке. Желание оставить после себя след давно удовлетворено: живой классик, занесена в школьную программу, десятки книг переведены на английский, испанский, японский.

Писательство сравнивают с болезнью, от которой нет излечения. А вот она выздоровела и оглядывается, как после тяжкого недуга, вдыхает воздух. Обрела слух, прозрела, увидела небо, облака. Как здорово, не надо суетливо и мучительно искать эпитеты к небу и облакам, и куда их приткнуть в будущем романе. Пусть говорят что хотят: Крамская исписалась, выдохлась, оригинальничает под Толстого.

Встать с солнцем, пройтись босиком по траве, погрузить руки в землю… И опомниться только когда передёрнутся плечи от холода: солнце зашло, спина ноет. И чистота и нетронутость в душе, оттого что за весь день ни одна мысль не шевельнулась в голове, как уложенные с утра сигары в нехлюдовской сигарочнице. Об этом писал Толстой.

И так всё, чего ни коснись. Всё уже сказано до тебя, сказано гораздо лучше, этой планки не перепрыгнешь, так зачем истреблять гектары леса на бумагу, переливать из пустого в порожнее? Хватит ужимок и прыжков: «Меня, меня заметьте! Я вон как умею! А я вон как: ача, ача, джими, джими!».

И она делает селфи, отведя телефон далеко, чтобы в кадр поместился громадный, тугой, хрусткий и тяжёлый кочан, весь в крупном дрожащем перламутре росы:

– А если бы вы знали, какую капусту я вырастила!

– В деревне Поздеево интересный случай. Прямо детектив. Человек умер. Вместо него похоронили другого. Живого.

– То есть, живого?!

– На бумаге похоронили, в кавычках. Ты слушай, я же говорю: детектив. Умер, на памятнике выбили имя. Того дядьки, который, живой-здоровый, два года незаконно получает пенсию за покойника. Чего непонятного? Покойник стал живым, живой стал покойником.

– Живой труп, – задумчиво сказала Ася – Голь на выдумку хитра.

– Вот и название для статьи, – обрадовался редактор. – Иди в бухгалтерию получи командировочные.

Командировочные выписываются из расчёта: мелкие дорожные расходы, билеты на рейсовый автобус, столовая, гостиница. В деревне Поздеево не было столовых и гостиниц, и туда не ходили автобусы. Редактор торопился, пока Ася не загуглила карту области и не выяснила, что до Поздеево, как в сказке, скакать три года и три месяца, глотая пыль. Ещё счастье, если пыль: в дождь трактора вязнут.

Вечно так с Асей. Вот губернаторские пресс-конференции с ужином в ресторане или интервью с заезжей звездой – это для коллег. После хвастаются, что певец – даром что столичная штучка, щекотал усами шейку молоденькой корреспондентке, лез под юбку и задарил букетами из гримёрки – в багажнике такси не поместились.

Или: каких омаров в белом вине подавали в ресторане после пресс-конференции. Садили аккредитованных журналистов за отдельным столом на проходе у дверей – чтобы знали своё место. Но от этого омары были не менее вкусны.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.