Ирина Критская - Помидорный романс

Аделаида оклеила клетчатый дерматин чемоданных внутренностей фотографиями. И они так намертво приварились к искусственному материалу, что отодрать их не было никакой возможности, только порвать. И до сих пор оттуда на мир смотрела худенькая круглолицая девочка с белокурыми кучеряшками и высокий, худющий парень с щегольскими усиками, волнистым чубом, уложенным назад и добрым песьим взглядом, как у грустного лабрадора. Они обнимались у неработающего фонтана в городском, заросшем парке, и кипарисы уходили своими стрелами куда-то в непроглядную высь.

Наскоро протерев чемодан, Аделаида быстро начала кидать в его нутро кофточки и юбки, белье и всякий незатейливый скарб, который она особенно и не копила за эти годы. Так – дешёвенькое все, по скидкам, простенькое, лишь бы удобно. Ситцевую ночнушку она с сомнением приложила к себе, став у зеркала, потом, вдруг устыдившись своим мыслям, тоже бросила в чемодан. «Надо было купить бы чего, поприличнее», – подумала она с сожалением, хорошо, хоть на плащ новый скопила, красивый». Плащ и правда был отличный – нежно-голубой, именно этот цвет ей нравился в молодости, с серебристой подкладкой и большим, отложным воротником, который при желании можно было превратить в капюшон. В Москве июнь вечно был дождливым, плащ пригодился как нельзя кстати, да и туфли подошли – светлые, с небольшим каблучком и скромным бантиком. Лет им было, наверное, десять, но Аделаида их и не носила, куда…

С трудом застегнув чемодан, она бережно потрогала корзинку, в которую упаковала пяток хорошо разросшихся кустиков ее секретных огурцов, проверила деньги и билеты, щелкнула замком любимой сумочки на тоненьком ремешке и села в прихожей на стул. До поезда было еще часа три, Лялька, втихаря от матери, заказала ей такси и вот-вот должна была прискакать, проводить бабушку.

Наконец, Лялькин ключ зашебуршал в замке. Внучка влетела, взорвав в прихожей облако резких, незнакомых духов, хихикнула.

– Ну, ты, баб, даешь ваще. Куда ты этот балахон напялила? Там жарища, под сорок. Ты сарафан положила, тот, что я тебе принесла?

Лялька, действительно, притащила ей на днях сарафан, весь в алых искорках на белом фоне. Аделаида быстренько спрятала его в шкаф – не носить же такое неприличие.

– Нет, Лялечка. Я забыла про него…

– Забыыыла? Я на него полнаушников отдала, а она забыыыла. Ну ка доставай! И вот еще!

Лялька быстро пихнула сверток с сарафаном в бабушкин чемодан и вытащила крошечную косметичку.

– Смотри! Тут тон – он подтягивает морщины, лифтинг, слышала? И крем такой – тоже, попробуй только не мажь. Помада модная, свою можешь выкинуть и тушь тут удлиняющая. Все маленькое, но, тебе хватит. В поезде потренируешься.

Она сунула косметичку к сарафану, глянула на часы.

– Давай, давай, пора. Такси ждет. Вперееед. И да, бабуль. Ты на мать внимания не обращай. Жизнь у тебя одна. Думай головой, так ты меня учила? А мать… Она только о себе думает.

***

Поезд разогнался так, что в плохо вымытых окнах только мелькали давно забытые картинки. Жаркое, степное марево, высокие, пирамидальные тополя, полустанки. На редких остановках румяные тетки в белых, завязанных назад косынках продавали семечки, квас и пирожки, Аделаида покупала пакетики, что-то ела, хрумкала семечками и чувствовала себя совершенно счастливой. И такой – ясной, яркой, молодой, даже. Она смело намазала на себя все, что нашла в Лялькиной косметичке, достала сарафан и повесила его на плечики, благо в купе она была одна. Жара, действительно стояла устрашающая, горячий степной ветер врывался в окно и отдавал ромашкой и полынью. Все это – голубой плащ, тесноватые туфли, дождливая Москва казались Аделаиде далекими и ненужными, легкие полотняные тапочки, которые она купила перед самым отъездом, сарафан и полупрозрачная косынка, и совершенно другая Адель – все это было настоящим и долгожданным…

Поезд затормозил у красивого здания вокзала. Перрон был почти пустым, блестел вымытым асфальтом и казался прохладным миражом в раскаленной пустыне. Адель кое-как стащила чемодан и корзинку, и растеряно смотрела вслед уходящему составу. Из самого конца перрона, чуть прихрамывая, быстро шел к ней седой, сутулый человек. Увидев одинокую фигурку, он поднял руку, так что полы его легкого пиджака подхватил степной ветерок и помахал приветственно. И у Адель вдруг стало на душе совершенно спокойно и светло.

А с холма, на котором стояло здание вокзала, стекала вниз широкая дорога, тонувшая в зелени вишневых садов, и далеко, в тумане жаркого воздуха блестели купола храма.

Вячеслав Робертович, подбежав, сразу приобнял Аделаиду за плечи и даже чмокнул в щеку, введя ее в ступор, но лишь на мгновение. Уже через пять минут она весело вслушивалась в его быстрые, суматошные фразы, он умудрялся рассказывать одновременно и о поселке, и о себе, и при этом совершенно не путался. И голос у него был такой -знакомый, близкий, вроде они только вчера положили трубки телефонов, а может, даже расстались на недолго и снова встретились.

А село (вернее, это оказался поселок городского типа) лежало под холмом, как будто жемчужина в раковине, утопало в зелени, блестело окнами и белеными стенами старых хаток, и казалось нарисованным какими-то особенными красками на голубом холсте…

…Старенький джип мерно и старательно гудел, успешно преодолевая холмы, по которым петляла дорога, высушенная до звона, и пыльная настолько, что клубы пыли поднимались выше крыши кабины и превращали окружающий пейзаж в туманное марево. Вячеслав Робертович вел уверено, даже вальяжно, спокойно откинувшись на сиденье и глядя в ветровое стекло чуть в прищур. Адель (она теперь даже в мыслях не могла назвать себя старым чопорным именем) жадно вглядывалась в окно, впитывая в себя степь, придорожные, пыльные кусты, пирамидальные тополя и заросли полыни. Ей так нравилась эта жара, палящее солнце, теплый ветер, врывающийся в салон и ароматы – тонкие, сухие. Так пах, однажды подаренный мужем букет из сухоцветов, который он привез от родителей, живших на юге- остро и пряно, будоражаще. Ада тогда поставила его в высокую вазу на тумбу около кровати и по ночам, просыпаясь, тихонько вставала, терла между пальцами сухой прутик и мечтала, представляя себе лавандово-полынные поля, теряющиеся в лиловой дымке. Муж тоже просыпался, приникал щекой к ее спине, щекотал дыханием, гладил по плечам. Как же она любила его тогда… Как же он мог…

Адель тряхнула головой, прогоняя воспоминания, выдернула из сумки косынку, повязала, спрятав волосы. Потом, украдкой, глянула на Вячеслава и неожиданно встретилась с ним взглядом. Он быстро, по птичьи отвернулся, но взгляд его был таким… На Аделаиду Николаевну давно так никто не смотрел. Вернее, ТАК на нее смотрел лишь один человек. Но это было, наверное, во сне.