Алексей Левин - Больше боли. Книга 2. Дроздовый пай

– Фух! – Она упала рядом со мной и опрокинула в рот еще рюмку.

– Наплясалась? – Спросил я, наливая себе. Алкоголь ни в какую не желал ударять в голову. Со мной такого никогда прежде не было.

– Да!.. – Она снова прижалась к моему плечу. – Темочка!.. Как же с тобой хорошо. Я и не знала, что такое бывает.

Хорошо было не со мной, а с коньяком, но я решил не портить ее хорошее настроение. Она соскочила с кровати, приговаривая, что ей надо в туалет и что она пьяная. Я даже почти не обратил на это внимание. Но звук хлопнувшей входной двери заставил кусок колбасы в моем горле одеревенеть.

– Мама, ты куда? – Я выскочил за ней, но ухватить за халат не успел. Как была, босая, она бросилась бежать по коридору, попутно оглядываясь на меня и заливаясь ведьмовским хохотом.

– Догони меня, Тема!

Как будто мне было восемь лет. Я подумал, что она так извращенно компенсирует отсутствие наших с ней детских игр, когда я был маленьким, но что-то в ее изгибающемся силуэте и голых лодыжках было не от родительского внимания, а самой настоящей взрослой похоти. Поэтому я бросился следом, надеясь, что она по пути не упадет на очередного преуспевающего мужчину с Юга.

Я даже успел извиниться перед женщиной с подносом, которую мама едва не сбила с ног. Но нагнать безумицу удалось только возле самой лестницы, в противоположном рукаве коридора.

– Да куда же ты?.. – Вырвалось у меня, когда я вжал ее, запыхавшуюся, раскрасневшуюся от выпитого, в стену. – Что с тобой творится? Ты нормальная?

На что она, снова сумасшедше улыбнувшись, встала на цыпочки и приблизилась к моему лицу. Она была так близко, что я уловил исходящий от нее запах печенья с молоком. Черт знает, почему, но этот запах толкнулся в воспоминаниях надрывной тоской и болью в груди.

– Обними меня, Темочка. – Едва слышно сорвалось с ее губ. Но я не успел сделать ничего перед тем, как она отвернулась и ее стошнило прямо между урной и подоконником. Потом стошнило еще раз. И еще. Потом я подхватил ее на руки и отнес в номер, где она продолжила свои изливания уже в туалете.

После я дал ей воды и уложил спать. Схватил одежду и сигареты и сбежал, малодушно вспоминая ее запах, ее близость и собственную готовность сократить остававшееся расстояние вплоть до полного уничтожения, ее и своего.

Антон долго ржал, когда я рассказал ему подробности нашей недовстречи с мамой. О том, что между нами было что-то большее, чем просто любовь матери к сыну, я предусмотрительно умолчал, но Антону хватило и того, что обрамляло всю эту несуразную историю. Его восхищало предельно все: и как мы с ней напились, и как заказывали в гостинице с советской отрыжкой коньяк, и как я, наконец, ловил маму в коридоре.

– Да, – успокоившись, наконец протянул Антон, – насмешил ты меня, Воганов. На всю жизнь теперь хватит. Это ж надо!.. – Он с удовольствием потянулся за столом и снова вернулся к ноутбуку. – Забухать со своей мамашей. Ни дня без прикола.

Опьянение успело нагнать меня на крыльце общаги, когда я заходил, и сейчас было очень паршиво. Я устало сел на кровать и промычал.

– Как же мне херово…

– Сходи проблюйся.

Я икнул. Поморщился от одной только мысли об этом.

– Не хочу. – Как был, упал боком на матрас и прикрыл глаза.

Но спустя пару минут мне все же пришлось оторвать себя от кровати и бросить в туалет. Кашляя и отплевываясь, я жалел, что не могу выблевать прямо сейчас вместе с желчью еще и свои мысли, свои чувства, свои прокуренные мозги. Моя бы воля, я бы вообще всего себя выблевал в тот вечер в унитаз и поскорее смыл, а новый, чистый я, далекий от мерзких желаний, направился бы поступью Иисуса обратно в кровать и начал бы новый день с чистого листа.

Но ничего этого, конечно, не произошло. И следующий день растянулся все той же мокрой простыней со следами поллюций от шального подросткового угара. Был понедельник и были пары. За выходные я, разумеется, ничего к новой неделе не сделал. Об этом мне напомнило письмо Светланы Сергеевны на почте: «Составь анкету и пришли мне ее сегодня к вечеру. Успеешь? И хотелось бы взглянуть на твою теорию».

Мне бы тоже очень хотелось на нее взглянуть, учитывая, что какой-то мусор из Интернета я все-таки успел нарыть вчера до того, как звонок мамы сорвал меня с благочестивых намерений. Я отписался ей, что да, успею, и пошел гуглить какую-нибудь анкету для жертв домашнего насилия. Не знаю, почему, но она предложила мне именно эту тему.

Но, видимо, все в универе сегодня сговорились, потому что после обеда меня за жопу схватил мой настоящий научный руководитель. Про схватил за жопу – это я фигурально, конечно. А вот про то, что он был самым настоящим научным руководителем, назначенным мне кафедрой и крайне заинтересованным тем, каков план моей предстоящей ВКР, – это воистину так. Пришлось врать, что я уже два месяца не вылажу из библиотеки, копая материал для теоретической главы. Заваливая всем этим седовласого мужчину, Павла Петровича, я молил всех богов, чтобы он не стал расспрашивать меня о моей теме, потому что я, если честно, что-то смутное о ней помнил, но даже не знал, в чем конкретно состоит мое исследование.

– В общем, ты мне вот что, к пятнице давай введение напиши и список литературы. – Наконец, прервал мой пылкий монолог научник. – Успеешь?

– Конечно, да я обязательно, всеми силами, прям щас сяду!.. – Начал было я. Он остановил меня понимающей улыбкой.

– Нам с тобой главное на предзащите в декабре представить это и наработки по теоретическому разделу. Успеем ведь?

Я подумал, что получил благословление, когда за мной закрепили именно Павла Петровича. Никаких тебе злобных взглядов и требовательного тона. Кажется, он и сам все свои исследования писал именно так, впопыхах перед сдачей, поэтому так понимал меня. Млея от его отеческого тона, я чуть ли не раскланялся.

– Конечно, Павел Петрович!

– Чудно-чудно. Ну, успехов!

Я направился вниз по коридору бодрым шагом человека, который прямо сейчас прыгнет в библиотеку и начнет лопатить все научные исследования подряд. Впрочем, на крыльце корпуса мой шаг изменился и направился в сторону курилки. А там – от отличника и вовсе не осталось и следа.

Пока я курил, мобильный завибрировал, и перед глазами снова открылась фотография Антона с какой-то дамой в кафе. Я поначалу даже подумал, что это тупо повтор, но потом пригляделся: нет, на нашем Дон-Жуане была та же рубашка, в которой он уходил с утра на учебу. Я еще язвил, что он на цыганскую свадьбу в ней собрался. Такая красная рубашка, словно тряпка, брошенная в морду прущего быка.

– «Ты там детективом нанялся, что ли, за ним следить?», – раздраженно написал я Паше, держа в зубах сигарету.

– «Гоша говорит, они очень романтично сидят, за руки держатся», – тут же выпалил, как из пулемета, Паша.