Лариса Тимофеева - Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

– Давай поочерёдку сыграем, – настаивал Макс, – за одним столом не так интересно, но что есть…

– Давай.

Виталий долго не мог взять в толк, «какой такой ерундой» мы занимаемся. Оказавшись азартным болельщиком, и, видя, как мастерски я или Макс работаем кием, он с возмущением вопрошал, зачем мы раскатываем самые удачные связки шаров, и почему у каждого есть только один удар.

Партию в итоге выиграл Макс.

– Мама, я не помню, когда я тебя в последний раз обыгрывал! – Светясь мальчишеским удовольствием, он подхватил меня за талию и закружил.

– Макс! – ахнула я. – Отпусти! Макс! Я мать, как-никак!

– Реванш не хочешь? – перестав кружиться, хитро прищурившись, спросил он.

– Только если ты поставишь меня на ноги!

Отбросив назад голову, Макс расхохотался.

В этот раз выиграла я с перевесом в один шар. И, если начистоту, то случайно – Макс допустил ошибку, оставив мне связку, и за один удар я положила в лузу три шара. Скорчив рожицу, я развела руками.

– Извини, сынок, но победная пляска с тобой на руках у меня не получится.

Недолго думая, он опять подхватил меня на руки и закружил.

– Мама, хватит обниматься! – Раздался требовательный голос Кати. – Ты мне по делу нужна! – Рдея румянцем на щеках и сверкая глазами, Катя топнула ногой.

Макс отпустил меня.

– Прости, милый! – Я расцеловала сына в обе щеки. – Я люблю тебя. – И повернулась к Кате. – Катюша, что не так? Ты сейчас что-нибудь прожжёшь, искры глазами мечешь.

Не отвечая, Катя направилась к деду. Я следом.

– Детка, я рад, что к тебе вернулся смех, – сказал Андрэ, поднимаясь навстречу, и поинтересовался: – Почему хозяйки дома не видать? Я уже испытываю неловкость.

– Не знаю, милый. Может, её отвлекают приготовления к обеду? Ты хочешь, чтобы я узнала?

– Нет-нет, посиди со мной. В последнее время мне редко удаётся побыть с тобой. – Андрэ дождался, пока я села, и сел сам.

Не смея перебивать деда, Катя плюхнулась в кресло напротив и нетерпеливо забарабанила пальчиками по подлокотнику. Глотнув вино, граф спросил:

– Зачем ты хочешь купить эту картину? Она очень мрачная.

– Я назвала её «Надежда».

– «Надежда»?! – в один голос воскликнули Андрэ и Катя.

– Где же там надежда? – переспросил граф.

– В лучике света, в цветочке. Художник изобразил край, предел человеческих возможностей – дно инферно. Ещё чуть-чуть и Личность погибнет. Это чуть-чуть сумел передать автор – малость, отделяющая от гибели, и есть надежда на возрождение.

Андрэ в задумчивости покачал головой. Воспользовавшись его молчанием, Катя, наконец, дала волю своему раздражению:

– Мама, что со мной не так? Я в этом доме была несколько раз! Я в этом подвале была несколько раз! Я по всему миру ищу талантливых художников! Все говорят – у меня есть чутьё! И что же? Где были мои глаза? Ты не успела войти в дом, как нашла сокровище!

– Вначале успокойся, Катюша. Выдохни.

Катя откинулась на спинку кресла и поторопила:

– Мама!

– Слепой тебя сделала предвзятость.

– И это всё, что ты можешь сказать? Я спрашиваю, куда делось моё чутьё?

Я поморщилась.

– Катя, думай! При чём тут чутьё? Ты была уверенна: «В этом доме искусства быть не может!» – Я сделала нарочитую паузу и мягко добавила: – У меня просто не было твоей предвзятости.

Она стукнула кулачком по коленке и вперила взгляд в потолок; прошло не менее минуты, как, шумно вздохнув, она улыбнулась.

– Хороший урок! Благодарю, мама. Теперь к делу. Я прикинула цену. Даже учитывая неизвестность автора, я бы поставила ценник в полтора миллиона. Думаю, две цены за неё много, а два миллиона можешь давать. В чулане я нашла достаточно работ, чтобы устроить персональную выставку автора. И теперь мне бы этого самого автора разыскать! Эдвард говорит, связи с ним нет. Он раньше открытки раз в год присылал, последние лет пять и открыток не было. Может, и не жив уже? – Она посмотрела на меня вопросительно, будто у меня и спрашивала. После паузы досадливо сообщила: – У меня Альманах в верстке… – Вновь умолкла, теребя ремешок на платье, и решительно закончила: – Мама, решай вопрос с Виталием, для Альманаха мне хозяин картины нужен. Затолкаю я «Надежду» в этот Альманах, чего время терять до следующего номера? – Катя вскочила с кресла и, опустив взгляд в экран телефона, заспешила к выходу.

Я взглянула на графа:

– Скажи, в кого Катя такая импульсивно-эмоциональная в отношениях и холодно-рассудочная в деле?

Граф только покачал головой, и я отправилась исполнять поручение Кати в другой конец мужского салона. Хозяин дома и его сын сидели на диване, один держал в руке стакан с желтоватой жидкостью и кубиками льда на дне, другой пил красное вино, а у Макса, не пьющего спиртного, в руках не было ничего. Мой сын встал при моём приближении, как сделал бы его отец и сделал бы его дед, и не сделал ни хозяин дома, ни его сын.

– Мама, – Макс жестом пригласил меня занять его кресло, а сам, поскольку присесть было больше некуда, примостился рядом со мной на подлокотник.

– Виталий, я к вам всё по тому же вопросу, – объявила я и извинилась, – простите мою настойчивость. Катя определила цену за картину вашего брата.

– Милая Лидия, я ведь подарил вам картину. – Коротко хохотнув, он бесшабашным жестом махнул рукой. – Забирайте!

Я невольно рассмеялась и покачала головой.

– Я не могу принять картину. Я не принимаю подарков по такой цене.

– Лидия, ну по какой цене? Мне эта картина ничего не стоила.

– Картина обрела цену, Виталий. По оценке Кати она стоит полтора миллиона.

– Вот эта картина? – Он ткнул указательным пальцем в пустоту. – Она стоит полтора миллиона?

Я помолчала, давая ему возможность осознать цифру, и сообщила:

– Как только имя вашего брата станет известным, картина вырастет в цене. Именно поэтому я предлагаю за неё двойную цену. – Я опять помолчала. – Итак? Если вы согласны, я прямо сейчас перечислю деньги.

– Подождите, Лидия. Вы готовы заплатить за картину три миллиона рублей?

– Нет, Виталий, я готова заплатить за картину три миллиона долларов.

Сумма отбросила Виталия на спинку дивана. На его лице промелькнула череда эмоций – растерянность сменилась сожалением, на несколько секунд он опечалился, потом гримаса гнева исказила лицо, потом лицо исказилось от боли, и боль осталась в глазах. Безмерно уставшим и вдруг осипшим голосом он спросил:

– Мой брат хороший художник?

– Да, Виталий, ваш брат хороший художник.

Виталий аккуратно поставил стакан на стол и, обхватив голову руками, стал раскачиваться из стороны в сторону. Хмурившийся на пустой бокал в своей руке Эдвард остался безучастным. Я протянула руку.

– Виталий…

Он резко поднялся и устремился к выходу, едва не сбив с ног заходившую в салон Катю.