Лариса Тимофеева - Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

Она вышла в коридор.

– Пойдём, Маленькая.

– Маша, я кладу тебя на обследование.

– Так я и так в больнице!

– Маша, я серьёзно!

Радость её испарилась, опустив глаза в пол, она прошептала:

– Значит, всё-таки был инсульт.

– Была угроза.

– Маленькая, не время! – Она подняла на меня умоляющий взгляд. – Вася хворает.

– Время, Маша, самое время! Лучше обследоваться и принять лечение сейчас, чем довести дело до настоящего приступа. И Василичу есть стимул быстрее поправиться!

Машу оформили в неврологическое отделение, и я проводила её в палату.

– Маша, ты прежде выспись. Слишком много волнений за последние сутки, а ты ещё и ночь не спала. Какой угодно организм взбунтуется! Я ещё забегу к тебе.

Склонив венценосную голову, Маша сидела на кровати, карябая ногтем по заскорузлому бурому пятну на платье.

– Видно, и моё время пришло. Мне в этом году пятьдесят пять. Мама моя уже семнадцать лет, как в могилу сошла, а бабка и того раньше.

Я прикрикнула:

– Ты не мама, и не бабка! Уже одно то, что они не дожили до сорока, а тебе пятьдесят пять, само за себя говорит!

Она протяжно всхлипнула.

– Васю жалко.

– Не жалко, раз на тот свет собралась! Знаешь ведь, он без тебя жить не сможет!

– Смооожет, раз разводиться со мной собрался. Найдёт свою худоногую.

Я засмеялась.

– Ох, Маша! Неужели, ты так ослабла, что уступишь худоногой Васю своего?

Она вскинула голову, посмотрела на меня и тоже рассмеялась, потом покачала головой.

– Мой Вася!

– Вот и славно! Пошла я. А ты не теряй времени, ложись и спи! Катя обещала к обеду приехать, одежду тебе привезёт.

Василич лежал на кровати спиной к двери. Я хотела прикрыть дверь, как услышала:

– Маленькая, ты? Заходи, не сплю я!

Я вошла. Осторожничая, боясь вызвать боль, он стал поворачиваться на спину.

– Болит?

– Да ничего, легче уже! Максим пошёл воды купить, а я тебя жду. Как там?

– Там так же, как и у тебя, Василич. Маша больше переживает за тебя, чем за себя. Жалеет, что не вовремя я её в больницу определила. Ей бы лучше тут, рядышком с тобой быть.

– Ты мне язык не заговаривай. Ты главное скажи! Инсульт был?

Я кивнула.

– Почти. То ли Маша крепкая, то ли, и правда, моя «терапия» кровавая помогла, обошлось всё.

Он расслабился и, устремив глаза в потолок, осудил себя:

– Обидел я Маняшу вчера, не сдержался. Вот она и…

Я придвинула стул к его кровати.

– Хочешь, я руки положу?

Он молча приподнял свою ладонь, открывая доступ к месту боли. Я закрыла глаза, проверяя поток энергии, потёкший из рук.

– Боится Маша, что ты женщину ту свою до сих пор помнишь.

– Да какую «свою»? Не было у меня с ней никогда ничего! «Свою»! За ручки держались, да поцеловались несколько раз! Мне не понятно, почему Маняша скрыла, что она приходила? Думала, что я выбрать не сумею? Между двух баб болтаться буду? Значит, не верила она мне!

– Не усложняй, Василич! Маша и тогда боялась тебя потерять, и до сих пор боится. Любит она тебя.

– Любит. Когда под принца ложилась… это тоже любит?

– Я думала, ты простил.

– Простил. Но память-то я не потерял!

– Понимаешь, Василич, бабы – дуры. Мы даже если и знаем, что нас любят, всё равно хотим восхищения в глазах да восхищения в словах, так уж устроены. Можно на это не обращать внимания, блажью считать, но от этого мы другими не станем. Женщина по жизни лебёдушкой плывет, когда в своей неотразимости уверена, и утицей ковыляет, когда муж на неё равнодушным взглядом смотрит.

Василич помолчал и крякнул:

– Даа. Хочешь сказать, что я сам Маняшу в объятия принца толкнул?

– Хочу сказать, что и через годы с нами надо вести себя так же, как вели себя во время ухаживаний. Это если женщина дорога, а нет, так и спросу нет! Но тогда не жалуйтесь, что женщина на мёд, истекающий из других уст, соблазняется.

– Ишь, ты как! А нам как же? Вы-то тоже, выйдя замуж, другими становитесь.

Я кивнула, соглашаясь.

– Становимся.

– Ну и что? Чего замолчала? Как с этим быть?

– Один будет вести себя, как взрослый, будет давать, не ожидая благодарности. Другой будет ждать, когда вначале ему дадут. Незадача в том, что и брать-то умеет только тот, кто научился давать.

– Ишь, как завернула! – Он с силой потёр лоб и помолчал. – А правду, пожалуй, говоришь! Кто умеет давать, тот и берёт, что малое, что большое с благодарностью и обязанным себя не чувствует. А у вас с Сергей Михалычем, кто даёт, а кто берёт?

– Не знаю. Каждый, наверное, и даёт, и берёт. Серёжа радуется, что может разделить со мной то, что у него есть. Я люблю его и благодарна, что он принимает мою любовь.

Катька влетела в палату ураганом, принеся с собой смех, шутки, поцелуи. Василич сделал вид, что сердится на неуёмное веселье, на что Катя, смеясь и целуя его в небритые щёки, приговаривала:

– Это, чтобы не болело никогда-никогда! Это, чтобы ты не сердился! Это, чтобы настроение твоё стало опять весёлым! Поцелуи лечебной силой обладают, я с детства знаю! Мама поцелует, и ушибленная коленка переставала болеть. Где тебя ещё поцеловать?

Возвращаясь домой с Катей, я повинилась:

– Вчера не пришлось поговорить. Прости, Котёнок.

– Даа, – отмахнулась она, – не актуально. Эдвард пригрозил, что женится в этом году.

– Женится? И невеста на примете есть?

– Ага. Анюта.

– Анюта беременна.

Катя присвистнула. Помолчав, спросила:

– Даша поэтому так срочно рванула в Питер?

Я пожала плечами.

– Вероятно.

– Мама, это что получается, Стефан дедом вот-вот станет? Ух ты! – Катя рассмеялась.

– Не жалеешь?

– О чём?

– Что Эдварду отказала?

– Вчера не по себе было. А потом… Василич, Маша… подумала, хочу так же, чтобы страшно было без другого остаться. Маша вчера обмерла вся, соображать перестала… говорю, смену белья возьми, трусы, майку, она понять не может… наверное, предложи ей с Василичем местами поменяться, то она… – Катя приспустила стекло и помахала рукой, уступившему ей дорогу, водителю, – то она согласилась бы. А так… непременно в этом году жениться, а кто жена… тебя люблю… но не ты, так другая… так не хочу. Ну вот. – Выехав, наконец, на трассу, Катя расслабилась. – Спасибо всем вежливым людям! Теперь полетим. – И прибавила газу.

Мотор заурчал басовитее, слегка вдавив нас в сиденья, машина, и правда, полетела. Катя хохотнула.

– Думала, братка у меня тихоход, а вчера на трассе, представляешь, мама, – Катя бегло взглянула на меня, – под четыреста притопил! И дед ничего, помалкивал.

– Полиция тебя не останавливает?

– Не-а. Они меня знают. Я обаятельная! И потом, мама, я хороший водитель!

Единственная роскошь, которую Катя себе позволяет – это её Bugatti, одна из нескольких десятков, произведённых на весь мир, машин. Купила Катя суперкар на свои деньги, на свои же и обслуживает его.