Юлия Ковалькова - ~ Манипулятор

– Ну, давай объективно. Этот в свитере – явно из избирательных. А она симпатичней, чем ты. Так почему бы и нет?

И я не знаю, что это было – то ли обида на Лешку, то ли ревность к Панкову, когда он там, в сквере, смотрел вслед двум девушкам, а чуть раньше, в метро намекал мне на свои похождения в Швеции, то ли настойчивый взгляд Ремизовой, то ли то, что я долго глядела на этого парня, а Он так и не обратил на меня внимания, то ли безумие, то ли азарт, то ли мое самолюбие – но это всё вдруг сплелось в тугой и скользкий комок, и я выстреливаю:

– А хочешь, я его сделаю?

Лешка моргает, и его губы разъезжаются в слабой улыбке:

– Не понял… Ты это о чем?

– Ну, хочешь, поспорим, что он через месяц будет бегать за мной? Не за Ремизовой, а за мной? – поясняю я диспозицию.

– Ди, прости, у тебя с головой все хорошо? – Панков неуверенно фыркает, но это подстегивает меня еще больше.

– Ты считаешь, у меня не получится? – склоняю голову набок я.

– Ди, отвяжись. – Лицо Лешки внезапно идет красными пятнами.

– Нет, постой, ты сказал, что у меня ничего не получится, – упираюсь я.

– Успокойся, угомонись… Да отвяжись ты от меня со своими приколами! – пытаясь утихомирить меня, Панков повышает голос, но это дает обратный эффект, и я, закусив удила, бью коронным:

– Слабак.

– Кто, я?

– Мм, ты.

Пауза.

– Ах так? Ладно, уговорила. – Лешка оставляет в покое свои браслеты. – Согласен. Месяц. Хотя нет, не месяц, а даже три. Я дам тебе на раскрутку этого типа целых три месяца, но если я выиграю, то мы с тобой начинаем официально встречаться. Я снимаю квартиру, и мы с тобой… Ну, ты меня поняла.

«Ага».

– Ладно, – легко соглашаюсь я, но все-таки непроизвольно заплетаю ногу за ногу. – Но если выиграю я, то тогда…

– Нет, погоди, – Лешка трясет головой и прикрывает глаза. – Я играю с тобой только при одном условии. Ты с ним не спишь, не целуешься, и ничего себе не позволяешь. Ни-че-го, ты меня поняла?

– Ну разумеется! – злюсь я, отчего и забываю придумать, что я бы хотела получить от Панкова в случае своего выигрыша. – Договорились. Давай, бери методички и пошли в «Якиторию». Ребят зовем? Да, кстати… а как его зовут? – смастерив наивный тон, говорю я Лешке.

– Кого?

– Ну, этого аспиранта.

– Роман. Кажется, Лебедев, – помолчав, тихо и неприязненно произносит Панков…»

Остается добавить, что я выиграла то пари.

И я же по всем фронтам проиграла. А потом я Его разлюбила. Это тоже вышло как-то само собой. Сначала ты просто удаляешь его контакт и перестаешь всюду носить с собой телефон, ожидая его звонка. Ты больше не плачешь, и не потому, что нет слез, а потому, что ты просто больше не можешь. Ты понемногу погружаешься в себя. Чуть позже приходит апатия. Ты перестаешь пересматривать фильмы, которые вы с ним вместе смотрели, избегаешь слушать те песни, в которых каждая строчка кричала о вас (по крайней мере, так тебе казалось). Ты прекращаешь каждый день выходить в Интернет и больше не ищешь Его страницы. Ты больше не хочешь случайно наткнуться на слух или сплетню, связанную с Его новой жизнью. Ты учишься забывать его жесты, привычки, голос и все те мелочи, которые были тебе в нем так дороги. Последнее, что ты помнишь – его холодные голубые глаза. Но и это уходит. А может, к этому моменту у тебя уже действительно ничего не осталось – ни тоски, ни надежды на то, что однажды вы все-таки встретитесь?

Но вот что странно: как поет MALFA 2 2 Имеется в виду композиция Максима Фадеева «So Long». , с тех пор как ты его потеряла, тебе никто не был так нужен, как Он. Кажется, в психологии это называется вытеснением других из сознания. А может, за те несколько месяцев, что я была с ним, и те несколько лет, когда я отчаянно его любила, я выгорела. Исчерпала эмоции, которые заливала в себя. Простые радости (отдых, быт, карьера) в какой-то момент вообще заменили желание любить. При мыслях о любви ты стала натыкаться на пустоту и вопрос: «А зачем?» Со временем, правда, в моей жизни появились мужчины, но – новая странность: я перестала прощать любому из них даже сотую долю того, что спускала с рук Лебедеву.

Иногда я вновь и вновь принималась прокручивать в голове сюжет нашей любви. Несчастливой любви. Моей первой любви и, как позже выяснилось, единственной. Терзало ли его чувство вины, когда он бросил меня? А может быть, я в свои девятнадцать лет была неспособна к тем компромиссам и принципам, которые требовал от меня взрослый, самодостаточный парень? А может, мы просто оба тогда были непоправимо молоды?

Впрочем, это уже неважно. Когда-то давно он был для меня всем и казался мне идеальным. Иллюзии кончились ровно в тот день, когда я вышла замуж за Лешку. Вот и теперь, снова наткнувшись на Лебедева, я бы могла так же идеально забыть о нем, если бы не одно «но»: его дочь. Мой ребенок, которого я никогда не увижу, не возьму за руку, мог бы походить на его Юлю. Ей (или ему?) было бы уже восемь лет. И он (или она) уже ходил бы в школу и, может, даже носил бы имя, которое мы вместе с Лебедевым выбрали бы ему вместе. До следующей мысли – «А что, если попытаться понять, как это могло быть тогда у нас с Ним, а потом навсегда зашить эту рану?» – всего лишь крохотный шаг.

Плохая идея, скажете вы. Возможно. Но вы – не я. И это могла быть моя жизнь, которой у меня просто не было. Говорят, чтобы забыть, нужно простить. Чтобы простить – понять. И все же решение принять приглашение Лебедева приходит ко мне не сразу. Все очень сложно. Хочу ли я видеть его? Нужно ли мне его видеть? И самое главное: стоит ли втягивать его дочь в эту непростую, в общем, историю? Есть миллионы «нет» и только капля «да». Покружив по комнате, так ничего и не решив, переключаюсь на простейшие домашние дела, в три часа дня, как всегда по воскресеньям, звоню и еду к маме. Мама (папа умер три года назад) до сих работает в министерстве, и, пытаясь заполнить брешь после смерти отца, ушла с головой в заботы по перестройке дачи. Долго сидим с мамой на кухне, пьем чай. Мама рассматривает разложенные на столе строительные каталоги. Виды срубов, двухэтажных домов, подделывающихся под европейский стиль дач с пристройкой на одно-два машиноместа.

– Я бы веранду вот здесь пристроила, – советую я, вспоминая Лешкину дачу.

– Веранду? Может быть, может быть, – мама пристально вглядывается в иллюстрацию. – Слушай, я все хотела спросить, – короткий взгляд на меня, – а ты с кем-то из однокурсников своих сейчас общаешься?

– Да в общем-то нет, только с Лешей. А кто тебя интересует? – не понимаю я.

– Ну, Алексей наш – это понятно, – мама немного морщится, упорно, точно в наказание, избегая называть Лешку Лешей с момента нашего с ним развода. Теперь он для нее – Алексей. Причем, с приставкой «наш».