Юлия Ковалькова - ~ А. Часть 2. Найти тебя

Сердце ухнуло и покатилось куда-то вниз…

– У него переломы. Он как раз из Детского мира выходил, покупал куклу своей Алене. Состояние средней тяжести, но… – Михайловна жалобно морщится, – я с Кирилловым только что пообщалась. Хороший мальчишка, опять же обследование перед анестезией, но дело обстоит следующим образом: оперировать его надо завтра, иначе парень сорвется, он и так уже нервничает. И с ним, кстати, какая-то девушка беленькая сидит.

Странное ощущение: ты слышишь фразы, видишь лицо говорящего, но смысл слов до тебя не доходит.

«Сашка…» Машинально хлопаю себя по карманам, чтобы найти телефон и набрать ей, но останавливаюсь на полпути. И дело даже не в том, что мы с ней разошлись, а в том, что в такие минуты ты выбираешь главное.

– Где Вероника?

– Дома, с Аленой.

– Карина?

– Естественно, в Боткинской, – Михайловна снова морщится. – Слушай, я тебя не об этом спрашиваю, я говорю, кто Кириллова оперировать будет? Я как раз к заведующему собиралась с этим вопросом, а тут ты подвернулся.

– Погоди.

Я даже не заметил, как перешел с Михайловной на «ты», но «свой парень» даже не возражает. Впрочем, это не то, что сейчас заставляет меня дышать, думать и двигаться, потому что решение вызрело еще пару минут назад, когда я подумал о Саше. Отбросив, откинув, раздавив в самом зародыше мысли о своем лучшем друге, который сейчас в больнице и который – я знаю – на моем месте поступил бы точно так же, хватаю телефон и набираю главному.

– Здравствуйте, я могу зайти? Это срочно, – без предисловий начинаю я.

– Сечин, ты совсем чокнулся? – со странной смесью восхищения и ужаса на лице спрашивает Михайловна, видимо, сообразив, что у меня на уме. – Опомнись, ты же не детский врач!

– Ну, заходи, – говорит в трубке главный, удивленным моим тоном.

– Спасибо, уже иду.

Кладу телефон и поворачиваюсь к женщине:

– Я исследование по Кириллову проводил, понимаешь? Другой хирург не успеет быстро в курс дела войти. Все, готовь бригаду на завтра.

Пока «свой парень» изумленно моргает и таращится на меня, выгребаю из стола пачку распечаток, быстрым шагом выхожу из ординаторской. Не дожидаясь лифта, поднимаюсь по лестнице вверх, и вот я у его кабинета. Стучу в дверь на глазах у удивленной секретарши, мимо которой я проскочил, даже не поздоровавшись.

– Арсен Павлович! – разгневанно напоминает она.

– Заходи, – отзывается главный. – Садись. Что за срочность, как на пожаре?

Далее следуют мои пояснения плюс краткий экскурс в историю Данилы Кириллова – и священный, праведный гнев главного.

– Какого хрена ты в это влез, у нас что, специалистов помимо тебя нет? – разъяренно рычит он, стягивая с носа очки и с размаху бросая их в кипу бумаг, которая от этого веера рассыпается на столе. – Вылететь из «Бакулевского» захотел? Ладно, я тебе это устрою! Я…

– Я из детдома.

– Что? – на полуслове осекается главный. – Не понял. – Он ошарашенно глядит на меня и моргает большими, внезапно ставшими беззащитными глазами.

– Я из детдома, – повторяю я. – Меня усыновили. У Сечиных был сын, его звали Арсений, он умер в возрасте четырех лет. Отец не сумел его спасти. И Сечины взяли меня, потому что внешне я был похож на него. Теперь понимаете, почему я в это влез?

– Та-ак, – глубокомысленно тянет главный и трет нижнюю часть лица собранной в горсть ладонью. Прищуривается: – Подробности будут?

– Нет.

А что рассказывать? Что я просто не смог пройти мимо? Ведь Сашка действительно была ни причем. Это целиком и полностью был мой выбор.

– Понятно. И кто еще знает об этом? – главный берет очки.

– Семья Литвина. Вероника. А теперь и вы.

– Еще лучше, – главный прикусывает дужку очков. – Ну, ну. Ладно, так что ты, говоришь, с мальчиком?

– Дефект межжелудочковой перегородки, стеноз легочной артерии, декстрапозиция аорты, гипертрофия правого желудочка, – начинаю сыпать медицинскими терминами, которые подробно объясняют специалисту картину заболевания.

– Диагноз?

– Чей, Литвина?

– А я сейчас с Литвиным разговариваю? – злится главный.

– Тетрада Фалло. Большие аорто-легочные коллатерали к обоим лёгким. Недостаточность кровообращения степени два-а.

– А Литвин что по этому поводу думает?

– То же самое.

Не рассказывать же ему, что мы с Андреем на этот счет крупно поспорили. Правда, с диагнозом победил я. Но лечащий врач Кириллова-то не я, а Литвин.

– Ладно, уже хорошо, что два профессионала во мнении сошлись, – не ведая о моих сложностях, заключает главный. – ЭКГ, рентгенографию, ЭхоКГ делали?

– Да.

– Показывай. – Главный заинтересованно придвигается ближе к столу, пока я выкладываю распечатки на стол. – Решение о госпитализации кто принимал? – приблизительно минут через пять главный отрывается от изучения бумаг.

– Литвин.

– Так, а ты тогда что на операции собираешься делать?

– Потребуется реконструкция путей оттока из правого желудочка сердца с пластикой выводного отдела правого желудочка ксеноперикардиальной заплатой в выведенных условиях. Это все.

– Ясно. Понятно. Ладно. Ты когда собираешься к Литвину? – Вопрос, честно говоря, неожиданный.

– Послезавтра утром, сразу же после операции, – признаюсь я. – А что?

– Ничего, привет ему от меня передашь, а Веронике я сам позвоню, – главный вздыхает. – Надо же, как не повезло ей… А заодно, кстати, и скажу ей пару ласковых про тебя, – хмыкает главный и принимается рассматривать заусеницу.

«Интересно, и что он ей скажет?» – поежившись, думаю я.

– Скажу ей, что её любимый ученик не зря проедает свою зарплату, – обнаруживая жутковатую способность читать мои мысли, произносит главный и, откинувшись на стуле, мечтательно прикрывает глаза: – А вообще, дать бы тебе, Арсен Павлович, по башке за такие твои выкрутасы, а заодно, и за самоуправство… Но в свете последних событий… Ладно, всё, – заключает главный и серьезно добавляет. – Иди, Арсен. Делай.

В четыре часа следующего дня все было закончено. С четким пониманием того, что мальчик будет теперь нормально дышать и жить, перехожу из операционной в раздевалку, чтобы снять с себя одноразовое хирургическое белье, которое сегодня заменяет униформу хирурга. Почему-то вспоминается одна картинка, которую я как-то видел в соцсетях. Иллюстрация была разделена на две части. Внизу была изображена женщина, которая, стоя у операционной, в молитвенном экстазе и со слезами счастья на глазах завела взгляд к потолку и шептала: «Спасибо, Господи!» А вверху, у операционной, на полу распластались два измученных хирурга в зеленой униформе и шапочках, и еле ворочая языком, отвечали: «Не за что». Самое забавное, что картинка весьма точно отражает действительность, поскольку после таких операций продолжительностью в восемь часов разговаривать не то, что не хочется – не хочется лишний раз думать о чем-то.