Юлия Ковалькова - ~ А. Часть 2. Найти тебя

– Она ушла, или это ты ее бросил? – пробую пошутить я.

Арсен косится на меня, но ладонь с моего колена не снимает, за что я ему очень благодарна, потому что мне с ней тепло.

– А что, есть разница, кто кого бросил? – усмехается Сечин, чем немного напоминает прежнего Арсена Павловича.

– А что, тебя никогда не бросали? – в тон ему отвечаю я, разглядывая в темноте его руку. Нет, это нереально, конечно: за спиной у меня больной «заяц», со мной впервые за много лет случилась истерика, а я сижу и разглядываю длинные ровные мужские пальцы, аккуратно закругленные на концах.

– Бросали.

– Да? Странно… Ну и кто эта дура?

– Ты, – помолчав, фыркает он. – Ну, и еще одна… – сглатывает. – Но говорить о ней я не хочу.

«Да плевать мне на эту женщину, кем бы она ни была!»

– А меня ты теперь тоже никогда не простишь? – пытаюсь перевести все в штуку и сжать его руку, но он убирает ладонь.

– Здесь прощать нечего, – спокойно, даже равнодушно произносит Арсен и включает освободившейся кистью поворотник. Посмотрев по зеркалам, заводит машину в разворот под мостом и пристраивается в хвост стаду джипов, ожидающих зеленый сигнал светофора. – Ты, Саш, сделала так, как посчитала нужным. Я сделал то, что посчитал верным. Сегодня ты просто ночуешь у меня, вот и все.

«Он не будет со мной спать, – внезапно со всей ясностью понимаю я. – Он вообще теперь и пальцем до меня не дотронется. И везет он меня к себе не за тем, чтобы провести со мной ночь, а потому что действительно не мог бросить меня там, в „Бакулевском“ на растерзание охранникам, темноте, страхам и моему одиночеству».

Светофор выпускает зеленую стрелку, и «Паджеро» ныряет в узкий раструб улицы, освещенной желтыми витринами магазинов, а мое нервное возбуждение сменяется опустошением от пролитых слез и, наконец, полной апатией. Впрочем, это, как ни странно, и проясняет мою голову. И, кажется, сейчас самое время окончательно разобраться с вопросом, почему же я всегда говорила «нет» Сечину?

Это сложно. Всё было сложно. Мой вечный страх за «зайца», проблемы с Игорем, разрыв с мамой, неприятности на работе, постоянная борьба с обстоятельствами, когда все против тебя. Изматывающие попытки вопреки всему подняться, встать и идти. Нескончаемая битва с самой собой, когда ты говоришь себе, что ты сильная и не имеешь права расклеиться, сдаться или сломаться, но у тебя опускаются руки, потому что тебе, как любому нормальному человеку, нужна поддержка или хотя бы элементарное человеческое участие. И в довершении ко всему так некстати вспыхнувшие чувства к мужчине, которого ты, по идее, должна за версту обходить стороной, но вместо этого испытываешь к нему какую-то нереальную, сумасшедшую тягу.

Но если мне – как там пела Земфира? – хотелось «сладких апельсинов, вслух рассказов длинных и солнца вместо лампы», то Сечину это было просто не надо. «Болезнь нашего века – это сначала переспать с человеком, а потом кинуться его узнавать», – грустно думаю я, глядя, как Арсен, пропустив пару – мальчика и девушку, идущих по пешеходному переходу – устремляется к высокому жилому зданию, мачтой возвышающемуся над соседними пятнадцатиэтажками. Так было у меня с моим первым, вторым. Так было и с Игорем. И только с этим мужчиной, который сидит сейчас рядом со мной и даже не подозревает, какие мысли блуждают в моей голове, я хотела, чтобы все было по-человечески. Узнать его, стать к нему ближе, постепенно открываясь, тянуться к нему, чтобы однажды, взявшись за руки, заглянуть друг другу в глаза, и вдруг оказаться влюбленными друг в друга. И только потом упасть с ним в постель, чтобы сделать его до дрожи своим… Безумно и безнадежно. И вот теперь, когда ничего уже нет и нас мало, что связывает, мы возвращаемся к тому, с чего начали. Его правила, его дом, его квартира, где будут его спальня и его постель – и я в ней, потому что я ему благодарна, я его хочу и больше не могу быть одна. А еще потому, что лучше сделать то, о чем я, возможно, и буду жалеть, чем не сделать и жалеть потом об этом всю жизнь.

Когда я уже дохожу до мысли о том, что мы – взрослые люди и никому ничего не должны, я понимаю, что собираюсь впервые, сама предложить себя мужчине. Но после такой ночи уже ничего не будет, и от этого мне снова хочется разреветься.

– Саш, все нормально?

– Да. – Поднимаю глаза: оказывается, Сечин успел подъехать к тому самому зданию-мачте, где, видимо, и находится его дом, и теперь паркует машину в занесенном снегом квадрате.

– Тогда пошли. – Перегнувшись, Арсен подтягивает с заднего сидения свой шарф. Откинувшись на спинку кресла, складывает его вдвое, привычным жестом обворачивает вокруг шеи и, пропустив в образовавшееся кольцо концы, затягивает узел. «Господи, точно вешается…» Хотя вешаться сейчас впору мне.

– Саш? – напоминает Сечин.

Выхожу из машины. Зябко сунув руки в карманы куртки, тупо разглядываю подъезды. Чужой дом, чужая квартира… Господи, что я тут делаю? Сечин, догнав меня, разворачивает меня к первой слева двери. Странно, но в моменты нервного напряжения почему-то запоминается не главное, а какие-то странные и ненужные детали. Например, то, что дверь его подъезда обита коричневыми деревянными рейками, в которых запутался мокрый снег, что холл выложен бежевыми плитками, что к лифту ведет семь ступеней. Что справа от лестницы находятся гладкие деревянные перила и небольшое помещение, предназначенное, видимо, для консьержки, которой, к счастью, там сейчас нет. И что у лифтов стоят цветы. И что Арсен, прежде чем вызвать лифт, направляется к почтовым ящикам, заглядывает в крайний слева и, убедившись, что за маленькой длинной дверцей нет ни почты, ни реклам, ни газет, нажимает на кнопку вызова лифта костяшкой среднего пальца. И что его плечи напряжены.

«Неужели и он нервничает?»

– Хороший подъезд, – говорю я плечам, заходя за ними в лифт.

– Хороший, – соглашаются плечи, а костяшка пальца бьет по кнопке с девяткой. Кабина поднимает нас на девятый этаж, створки лифта разъезжаются в стороны, и Сечин отступает, чтобы выпустить меня из кабины. Его непроницаемые глаза снова поверх моей головы, а на лице – выражение полной безучастности. Раздраженно вздохнув, выхожу на лестничную площадку, окидываю взглядом светлый холл с огромными, почти в пол, окнами. Арсен направляется к крайней слева двери, обитой коричневой кожей. Не перебирая ключи, сходу находит нужный, прошелестев им в замке, открывает дверь, его рука ныряет за косяк, раздается сухой щелчок, и прихожую заливает свет.

– Входи, – он вежливо пропускает меня вперед. Дойдя до порога, я все-таки останавливаюсь. Поднимаю на Арсена глаза, ищу в его глазах хоть какое-то чувство ко мне, но в них ничего нет – лишь пронзительно-черные иглы зрачков уставились на меня. И такое ощущение, что эта минута молчания никогда не закончится.