Юлия Ковалькова - ~ А. Часть 2. Найти тебя

– Нет, нет, нет! – Наталья Павловна прямо пугается. – Во-первых, раз руки чистые, то не надо хвататься за телефон. Во-вторых, если Арсен, – это сказано почти с придыханием, – успел переодеться, то трубку он не возьмет. Вот что, – Наталья Павловна задумчиво глядит на меня и складывает губы уточкой, – давайте так сделаем: я вас до палаты, где лежит мальчик, доведу, а Арсен вас там перехватит.

Забавно, но в том, как она произносит его имя: «Арсен!» чувствуется даже не уважение, а восхищение – она чуть ли не боготворит его! Честное слово, я прямо преклоняюсь перед этим мужчиной: успел не только создать в «Бакулевском» культ своей личности, но и окончательно заморочить мне голову.

«Видимо, Плехова не так давно с ним работает: еще не видела, что он в принципе может выкинуть», – мстительно думаю я, когда Наталья Павловна подзывает меня к двери. Выходим из кабинета, Плехова запирает дверь и ведет меня к глухому отсеку. Вместе проходим распашные двери толстого закаленного стекла с надписью: «Реанимация». Здесь очень тихо. Мимо нас проследовала пара хирургов в униформе зеленого цвета (что-то типа футболки и брюк плюс маски и белые шапочки). Шагая за Натальей Павловной, я осматриваюсь по сторонам, ловлю глазами голубоватый цвет, выбивающийся из периметра длинных окон палат с какой-то сложной, бесшумно работающей, мерцающей разноцветными огоньками техникой, носом ловлю знакомый запах больницы и – будоражащий – антисептика, но где-то между общей нервозностью и радостным предвкушением, что вот-вот, еще немного, и я увижу Данилу, рождается давно знакомое уютное чувство уверенности, которая была у меня только с ним: что каждый мой шаг, который приближает меня к нему, он чувствует своим новым сердцем.

Минута – и Наталья Павловна подводит меня к реанимационному блоку, закрытому со стороны коридора синими жалюзи.

– Наташ, Арсен где?

Оборачиваюсь на глуховатый, прокуренный, довольно резкий голос и вижу, как к нам стремительно приближается низенькая, очень полная женщина с ярко-рыжими волосами и ультракороткой стрижкой. Заметив мой взгляд, женщина быстро кивает и отрывисто произносит: – Здрасьте.

– Добрый день, – вежливо отзываюсь я, ожидая, что эта дама сейчас проводит меня к Арсену.

– Это Александра Аасмяэ, она с телевидения, – мнется Наталья Павловна.

– Да? Очень приятно, – мельком бросив на меня еще один взгляд, женщина нетерпеливо морщится. – Так где Арсен?

– У Кириллова, – Наталья Павловна указывает на окно помещения, напротив которого мы и стоим. – А что случилось, Ань?

«Итак, рыжеволосую женщину зовут Аня», – думаю и с тоской смотрю на реанимационную палату, в которой лежит Данила. Нет, ну что за несчастье такое? Всего секунда отделяла меня от него – и вот, нате вам, принесла эту Аню нелегкая.

– Уже? Лихо! Нет, ты представляешь? Я же еще вчера сказала ему, чтобы он утром сюда не являлся, потому что я на дежурстве, и что после такой операции, которую он вчера проводил у этого ребенка, – кивок на окно помещения, и я замираю, – отдыхать нужно, как минимум, сутки, а он все равно явился! Он вообще спит, паразит? Супермен чертов! Всё главному расскажу, – мстительно обещает рыжеволосая Аня и косится в мою сторону, а я медленно обращаюсь в статую.

– Ань… Аня… Анна Михайловна! – жалобно просит Плехова и указывает на меня глазами, типа, это – чужой человек.

– Да ну, тоже мне, секрет Полишинеля, – пренебрежительно машет рукой Анна Михайловна. – Раз Александра… Александра? – деловито уточняет она, и я сглатываю, что, видимо, воспринимается, как мой кивок. – Ну вот, раз Александра с телевидения, то пусть покажет в своем репортаже, какие сотруднички тут работают. Честное слово, много чего в своей жизни видела, но Сечин вчера меня просто ошеломил! Руки над парнем так и летали… Над выходным отделом желудочка стенку вскрыл ювелирно, и с такой же точностью место дефекта закрыл. Полное впечатление, что я вчера живого Бога за работой видела… Он мальчику жизнь вчера спас, – просто добавляет она, взглянув на меня, и у меня по спине мурашки бегут. – И этот, Литвин, тоже хорош. Не успел открыть глаза на больничной койке…

– На… какой койке? – шепчу я (голова идет кругом).

– Да Литвин пару дней назад в аварию угодил, – деловито сообщает Анна Михайловна. – И тоже, туда же, сопляк с бородой – вслед за своим лучшим другом! Лежит с переломами и названивает мне с вопросами: как ребенок, как операция, да как анестезия прошла? Сечин, видимо, телефон не берет – то ли в своем духе эсэмэской отделался, то ли не хочет лишний раз его беспокоить, так Литвин мне названивает! Всё главному расскажу, – злорадно обещает Анна Михайловна и, не прощаясь, уходит.

«Сейчас я умру, – отрешенно думаю я, – или с ума сойду…»

– Вот, Саш, видите, как живем? Я молчу: информацию давать не положено, а Аня, то есть Анна Михайловна… – Плехова виновато пожимает плечами, – тоже хороша: кричит на Арсена, а сама после восьмичасовой операции, которую на ногах выстояла, дежурила тут всю ночь с мальчиком, чтобы Арсен отдохнул и хоть немного выспался.

«А он выспался… Из-за меня спал часа три, по-моему…»

– Руки у него золотые, – заключает Наталья Павловна.

«Да, у него они золотые… А у Анны Михайловны – золотой язык…»

– А Анна Михайловна – это кто? – слабым голосом интересуюсь я, медленно оживая.

– Анна Михайловна? Наш главный анестезиолог.

– Ясно. А где Данила? – окончательно прихожу в себя я.

– Тут. Только Арсен сначала команду даст…

И тут из-за стены помещения, рядом с которым мы стоим, слышится до боли знакомый голос:

– Ань, ты мне сцен тут не закатывай! – это, естественно, Сечин.

– Сцен не закатывай? Ах ты… Да я тебе еще не то сделаю, – кипятится Анна Михайловна, но тон послушно снижает. – Я кому вчера говорила, чтобы ты сюда не являлся? Ты что, железный?

– А ты? – легкая насмешка в голосе.

– Так, пошел вон отсюда! Тем более, что, к твоему сведению, там Наташа к тебе девушку с телевидения привела.

Молчание.

– Та-ак, – глубокомысленно произносит Сечин. – И ты с ней, естественно, уже пообщалась?

– А что, надо было у тебя разрешение спрашивать? – голос Анны Михайловны звучит неразборчиво, но, судя по интонациям, женщина извиняться не собирается: – Сказала… тебе отдыхать надо… а не по телевизорам бегать, – доносится до меня ехидное.

– Ну, спасибо тебе, Аня. От всего сердца! – такое ощущение, что сейчас Сечин ее убьет («Или я – его…»). – Ладно, все, проехали. – Звук шагов, хлопок двери, я придвигаюсь ближе, и жалюзи у окна, рядом с которым стою я, медленно поднимаются. Невидимый мне механизм накручивает ткань вверх, и передо мной возникает знакомый торс, облаченный в бледно-зеленую униформу, обнаженные до локтя красивые смуглые руки с дорожкой темных волос, широкие плечи, золотистое горло с четко, даже воинственно обозначившимся кадыком, марлевая повязка и, наконец, его глаза – острые, зеленые, ослепительно яркие, но немного грустные. Но самое интересное, что в них нет ни капли вины: Сечин глядит так, что прочитать его взгляд невозможно. Он всегда от меня закрывался. Не мигая, смотрю на него. Все стало ясно. Он действительно никогда меня не бросал. Он был рядом. Близко. Всегда.