Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

– Да вон он, твой Петя, внутри сидит! Стихи свои читает! А эти дуры рты пораскрывали и с упоением слушают.

От этих слов я чуть не подпрыгнула на месте и напустилась на Настю:

– Ах, так он зде-е-есь?! А ты меня намеренно тут держала? Подлюка! – я подняла руки в устрашающем жесте и склонилась, готовая вцепиться ей в горло. – Ты знала, о ком я спрашиваю, и специально надо мной измывалась?

Настя со злостью выпалила мне в лицо:

– Да на кой ты ему сдалась-то?!

– Это не тебе решать! – отрезала я.

Я, примирительно улыбнувшись, протянула ей руку, помогая встать. Она посмотрела на меня и тоже улыбнулась.

– Наташка, ты совсем не изменилась.

– Насть, ну прости меня. Ну, и за пансионские годы прости, и за то, что обижала тебя, дралась, – я вдруг поняла, что нужно делать, и в этом мне должна была помочь Настя. Я вопросительно взглянула на нее, но она отчего-то в ужасе отшатнулась.

– Чего опять удумала-то? В глаза твои лживые смотрю и ни единому слову не верю. Чего тебе надо? Говори, Ярышева! Признавайся, чего ты опять от меня хочешь?

Я заговорщически прошептала ей на ушко:

– Настя… ты проведи меня в зал так, чтобы он не видел. Посади на самое дальнее место и останься рядом, посмотри, что дальше происходить будет.

Настя, глубоко вздохнув, подошла к зеркалу, поправила платье и уже спокойно ответила:

– Ну пойдем, сумасбродка, пойдем. Видно и в этот раз ты мне дорогу перейдешь…

Я взяла ее руку и шепнула:

– Насть, а я всё равно тебя люблю. Ты – моя подруга. И мы через многое вместе прошли.

– Ох, Наташа, – недоверчиво посмотрела на меня Вишневская, – как же я хочу, чтобы все эти походы навсегда стерлись из моей памяти.

Я ей подмигнула. Понимание того, что я сейчас увижу его, будоражило мое сознание, и мне больше не хотелось ни спорить, ни ссориться с Настей.

Думая каждая о своем, мы шагнули в дымный полумрак салона. На маленькой импровизированной сцене за столиком сидел Петр и внимательно изучал разложенные перед ним листки. Присутствующие в зале дамы с замиранием сердца смотрели на него в ожидании новых творений. Это позволило мне пройти в зал незамеченной, и мы с Настей сели в дальнем углу. Юный поэт зажег свечу, и она осветила его лицо.

Первое, на что я обратила внимание: он был гладко выбрит. «Наконец-то ты избавился от этой смешной растительности». Я также отметила, что он возмужал, приобрел некую статность, и лицо его выглядело гораздо старше.

Петр покопался в разложенных листах, встал, поклонился и, выждав паузу, принялся читать совершенно занудное, не отмеченное печатью гениальности стихотворение. Он что-то плел о полях со взошедшей на них пшеницей… Такую ужасную муть, что я даже на время забыла, что передо мной стоит тот, ради которого я на свой страх и риск убежала из дома. Я поднялась с места и, протянув к нему руку, спросила:

– Помилуйте, автор! Сколько же можно мучить высокородных барышень этакой чушью?

Петр, услышав мой голос, замер и не отрываясь смотрел на меня, а я, как завороженная, – на него.

Петр сошел со сцены и начал медленно обходить столики, а я так и осталась стоять, точно приросла к месту. На нас устремились взоры всех присутствующих, они с интересом ждали, что произойдет дальше. Не дойдя буквально двух метров, он вдруг замер, словно прежде никогда меня не видел.

– Уж не оптический ли это обман? Вас ли я лицезрею, несравненная… – Он осекся, не произнеся моего имени.

Я не смогла вымолвить ни слова. Сев на свое место, попыталась вжаться в кресло так, словно меня тут не было. Повисла многозначительная пауза. Настя, не выдержав, дернула меня за рукав и зашептала:

– Ну чего ты голову-то спрятала как страус? Да и он столбом застыл. Ишь, спектаклю тут устроили. Все эти дуры пялятся на вас, в слух превратившись. Коли пришла, так иди, нечего теперь за меня прятаться.

– Настя, отстань, – бросила я в ответ.

Она резко встала и, обреченно махнув в нашу сторону, вышла из залы.

Я наконец пришла в себя и, подбежав к Петру, схватила его за руку.

– Пойдем отсюда!

Петр, ни слова не говоря, покорно двинулся за мной. Уже у двери, обернувшись, я оглядела присутствующих. Барышни, открыв рот, во все глаза смотрели нам вслед. Не дав им опомниться, я громко крикнула:

– Ну, чего расселись?! Спектакля окончена, можете расходиться! – дернула Петра за руку и плотно затворила дверь. Я уже знала, где кабинет Насти, и потащила его туда.

Настя сидела на диване и, увидев нас, округлила глаза.

– Настя, ты позволишь? Нам необходимо поговорить…

Она в сердцах вскочила и гаркнула:

– Да разбирайтесь вы тут как хотите! Паразиты, всю душу вымотали!

После этого ее восклицания я поняла, что Петр тоже донимал Настю расспросами обо мне. В ее голосе была и обида, и ревность… Она стремительно вышла, громко хлопнув дверью.

Оставшись вдвоем, мы какое-то время молча смотрели друг на друга, не смея подойти ближе. Наконец я решилась и сделала первый шаг в его сторону.

– Я не напугала тебя? – робко спросила я.

– Нет, – просто ответил Петр. – Скажем так, я несколько удивлен…

Я пристально рассматривала каждую черточку его лица. От него веяло спокойствием. И пусть он ничего не говорил мне, я чувствовала, что в его сердце расцветают такие же сказочные сады, как и в моем…

Прервав мои раздумья, Петр нежно провел рукой по моим волосам.

– Ты такая же взбалмошная, как и прежде, – улыбнулся он.

– Это плохо?

– В этом вся ты, – снова улыбнулся он. – Расскажи мне, что привело тебя сюда вновь? Ты хотела навестить свою подругу?

– Я к тебе пришла, тебя увидеть стремилась. Ты моя награда, – вырвалось у меня.

Он никак не ожидал услышать подобный ответ и искренне удивился:

– Я твоя – что?

– Ты моя награда.

– За что?

Я вздохнула, не зная, как ему это объяснить.

– За беды мои, прошлые и будущие…

– Беды? Награда? Наташа, я ничего не понимаю.

Он держался немного отстраненно, я бы даже сказала, был холоден. Не выдержав, я сама бросилась к нему на шею, покрыла поцелуями его лицо. Я даже встала на цыпочки, пытаясь дотянуться до него с высоты своего небольшого роста. Он робко отвечал мне, но совсем не по-мужски. Мы словно поменялись ролями… Мне так хотелось, чтобы он страстно заключил меня в объятия, а он вел себя как нецелованная красна девица. Я страстно желала его, и меня обижала его отстраненность.

С трудом оторвавшись от него, я спросила:

– Я тебе совсем-совсем не нравлюсь? Не нужна больше? Так ты скажи… я уйду, и ты больше никогда меня не увидишь. Но только не оскорбляй меня, не обижай своей холодностью.

– Разве тебе недостаточно замужества? Разве этот твой поступок не блажь взбалмошной женщины, желающей получить «награду»?