Милла Генрих - Не сдавайся. Твой день придет

В комнату ввалился пьяный Дымок, на ходу расстегивая штаны.

Мое дыхание остановилось. Мир потерял краски и превратился в черно-белое кино. Я провалилась надолго в черную яму ада. Когда пришла в себя, все тело ныло и снаружи, и внутри. Прокрутив в голове, что со мной творили проклятые зэки, я содрогнулась. Тем не менее я была благодарна судьбе, что сознание покинуло тело, иначе я сошла бы с ума. Все, на что меня хватило в эту минуту, это сползти с дивана и заползти в маленький угол между мебелью и стеной у окна. С карниза свисала штора, которая спрятала меня от глаз. Разум снова провалился в черноту. Очнулась я утром, в комнате было светло и стояла мертвая тишина. Собрав все силы в комок, я поднялась и тихонько прошла к входной двери, но она была заперта. Сразу скажу, что мы поселились на первом этаже, поэтому все окна были с решетками, а входная дверь в квартире была железная, с сейфовым замком, и взломать ее не представлялось возможным. Ключей от квартиры у меня не было. Геныч говорил, что надо еще один экземпляр ключей заказать, но так и не сделал. Тихонько пройдя по всей квартире, я убедилась, что в доме, кроме меня, никого нет. Открыв окно, я увидела – рядом с домом по дороге шел мужчина, я окликнула его, прося о помощи или хотя бы позвонить в полицию. Он молча махнул на меня рукой и перешел на другую сторону дороги. Но я не сдавалась и кричала дальше, умоляла о помощи всех, кто шел по улице. Прохожие, поглядывая в мое окно, переходили на другую сторону, делая вид, что не слышат. Одна женщина даже крикнула: «Шалава, сама и виновата, на черта было к чужому мужику в дом заходить». И тоже поспешила уйти. Меня реально пугала реакция прохожих – почти так же, как и мои садисты.

Я осознала, что помощи мне ждать неоткуда. Меня била крупная дрожь, я тряслась, рыдая, упала на пол.

Вечером Геныч влетел в дом как бешеный пес и с ходу влепил мне в скулу, под глаз.

– Ты где была, сука?

– Дома была, – сквозь слезы ответила ему.

– Ты кому врешь, падла? – при этом больно тянул вниз мою голову за волосы и орал: – Смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю.

Я глядела в его глаза, и страх начал быстро парализовывать мое сознание. Его злой оскал мне ясно говорил, что ему нравится издеваться, и я замолчала.

Что могло случиться за тот час, который он отсутствовал в доме перед нашей свадьбой. Что так могло подействовать на него, почему он резко стал садистом, а не человеком. Для меня осталось загадкой.

В моем искалеченном сердце не было места больше ни одному чувству, кроме ненависти. Я возненавидела весь мужской род, извращенный и равнодушный.

На следующее утро я проснулась от головной боли, голова просто раскалывалась от боли, левая щека сильно распухла, да так, что еле как смогла приоткрыть глаза. Лицо сейчас представляло сплошной черный синяк, а в квартире стояла мертвая тишина. И вдруг дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену. От неожиданности я подпрыгнула. Он стоял в дверях и гадко улыбался.

– Че развалилась? А ну быстро встала и пожрать собери на стол.

От боли не могла нормально ответить, кое-как пролепетала в ответ:

– Мне надо в больницу…

Он навис надо мной, схватив опять за волосы и сопя своим поганым ртом, сквозь зубы прошипел:

– Че ты сказала, в больницу надо? Да я тебя убью, если ты хоть раз за дверь выйдешь. Поняла?

Я от страха зажмурилась, не хотела смотреть в его от злости узкие глаза, он действительно испытывал кайф от того, что я боюсь.

Мой тиран еще больнее накрутил волосы на кулак и громко заорал:

– Я тебя спрашиваю, ты поняла, что я тебе сказал?

Промямлив в ответ, дала ему понять, что поняла. Он швырнул меня к двери и сдавленным голосом прорычал:

– Живо жрать приготовила!

Через полчаса мое чудище наконец-то нажралось и засобиралось по своим бандитским делам. Уходя, забрал с собой ножи. Да, сейчас я уверенно вам скажу, бывших зэков не бывает.

Нервное напряжение было таким сильным, что я была на грани истерики. К горлу подкатил ком, и я разрыдалась в голос.

«Мамочка, – неслось в голове, – я тоже хочу к тебе, я не хочу больше жить».

Выпрыгнуть из окна у меня водилось к нулю. «Наглотаться таблеток», – мелькнула другая мысль. Но я ведь точно знала, что в доме никаких таблеток нет, за ту неделю, что мы прожили вместе, никто из нас не болел. Значит, надо как мама, просто найти веревку. Я решительно встала и стала искать веревку. Ничего не найдя подходящего, я взяла простынь и начала ее рвать на ленты, скручивая их в веревку.

Но неожиданно вернулся Геныч.

– Ты че, тварь, решила, как твоя мамашка? – его пальцы вцепились в мое горло. И он от злости зашипел: – Не-е-ет, сука, я на тебе сначала отыграюсь по полной за твою мать. А потом сам закатаю в асфальт.

– Ты знал мою маму? – набрав в себя храбрости и еле шевеля языком, спросила его.

– Не твое собачье дело. А за эти веревки я тебя, тварь, накажу, – и сильно толкнул меня.

Я не удержалась, упала на пол, он за шиворот подтащил меня ближе к окну, схватил мою веревку и ей же привязал меня к батарее. Рядом поставил пластиковую бутылку с водой и пустое ведро.

– Теперь как собаку буду тебя выгуливать по квартире, – и громко засмеялся. Потом зашел в кухню, вернувшись, с порога кинул в меня кусок хлеба. – Жри! Мясо не заслужила.

Он ушел, а сил плакать у меня уже не осталось.

Я не повзрослела, я постарела на целую жизнь, на сто жизней за эти полгода, которые прошли в огненном котле ада.

Приходя домой, он отвязывал и заставлял убирать дом, варить еду, стирать. Ночами насиловал, когда ему хотелось. Он делал меня пластилиновой, бесхарактерной дурой. Внушая, что я никому не нужна. Бил о батарею, пока я не теряла сознание. Каждый день я мечтала умереть. И надеялась, что, заснув, я больше не проснусь. Но судьбе это было неугодно. И каждое новое утро было новым кошмаром.

Когда я слышала, что он заходит в дом, сердце от страха выскакивало. Он придирался по любому поводу: то не так облокотилась на батарею, то не так подогнула ноги, сидя у нее. А когда отвязывал и я должна была заниматься по хозяйству, то тут у него садистские наклонности вообще зашкаливали: борщ недосолила, почему солонка на столе или крошка на пол упала. Иногда брал тарелку горячего супа и надевал мне на голову. Часто и просто без повода начинал бить и таскать за волосы. Как я выжила в этом бесконечном аду и не сошла с ума – сама не понимаю.

Тавра и Дымка я не видела с той первой страшной ночи. А сегодня они вдвоем заявились к Генычу, держа в руках тяжелую сумку. При мне они не стали говорить, а ушли в спальню и там о чем-то шептались. Мой тиран выскакивал временами из спальни и носился по квартире, пинал все, что попадало под ноги. Я тихо сидела у своей батареи и не шевелилась. Боясь привлечь внимание. Потом бритоголовые ушли, а Геныч уселся на диван и долго на меня смотрел, как будто оценивал свою жертву. Затем на корточках подсел ко мне ближе и, насколько возможно для этого психа, спокойным голосом заговорил: