Василий Вялый - Провинциальная хроника мужского тщеславия

То, что происходило в этой крохотной баньке никогда не сотрется в моей памяти, ибо такого наслаждения я не испытывал ни до Юлианы Ивановны, ни после неё.

Сознание уже совершенно покидает меня, когда, наконец, она позволяет мне ускорить движения, и мир, пошатнувшись, летит в полыхающую разноцветными огнями бездну. Укутанный клубами пара и сладостной истомой, я лежу на полке, а чудная Юлиана Ивановна гладит мое тело и что-то невнятно шепчет. Наскоро обмывшись, мы перемещаемся в комнату, где с юношеским задором я повторяю близость со своей начальницей. Потом еще… И еще…

Светает. Прозрачно-серебристый туман висит над водной гладью. За окном соловьи выдают последние предрассветные трели, с озера тянет прохладной свежестью. С разрушенной голубятни доносится любовное воркование просыпающихся птиц.

Всю дорогу назад Юлиана Ивановна молчала и, лишь когда мы подъехали к Геленджику, сказала:

– Вася, я очень благодарна тебе за сегодняшний день. Это состояние души, Васенька…

Затем, несколько помрачнев, добавила:

– Но я умоляю тебя, не смотри больше на меня так.

Я, как мог, целомудреннее взглянул на свою начальницу. В глубине её глаз сверкнули рубиновые огоньки.

Сегодня день зарплаты. Солдат срочник, проходящий службу в Группе Советских Войск в Германии получал в месяц тридцать шесть марок. Бутылка дешевой водки «Winbrand» в магазинах Веймара (да здравствует Гёте, будь проклят Гитлер – оба по-своему отметились в этом городе) стоила десять марок. Вчера отбыла на родину по демобилизации последняя партия старослужащих. Теперь наш призыв – «деды». Это надо отметить. Я не пил спиртное полтора года и даже забыл, как оно пахнет.

После отбоя мы сидели в каптерке и пили приятно пахнущую, но отвратительную на вкус упомянутую водку. Мы – это элита роты: мединструктор ефрейтор Бурилович, заведующий всем ротным хозяйством каптер сержант Грищенко и я – писарь подразделения.

Бурилович – эстет. Он сморкался исключительно в носовой платок, курил выменянные на спирт у вольнонаемных немцев американские сигареты «Маrlboro», а женщин, работающих на территории воинской части уважительно называл минетчицами. Полгода назад его «застукал» со своей женой старший лейтенант Приходько, заступивший в ту злосчастную для него ночь в наряд. Под утро у него разболелся зуб, и он пошел домой за таблеткой. Кто-то говорил, что пистолет дал осечку. Другие – их большинство – утверждали, будто старлей не решился выстрелить. Бурилович отсидел десять суток на гауптвахте с вполне соответствующей формулировкой – за самовольную отлучку из расположения части. Хотя в подобных случаях гвардии ефрейтор больше замечен не был, все женщины, работающие в гарнизоне, одаривали Буриловича многозначительными взглядами.

Хохол Грищенко ненавидел воинскую службу. Николай не был пацифистом, он был патологическим лентяем. Любил каптерщик лишь сладкую хмельную брагу, которую самолично изготовлял во вверенном ему помещении и, естественно, украинский метафизический продукт – сало. Еще Николай обожал спать; он засыпал в самых неприспособленных для этого местах – в столовой, в гальюне, в наряде, что доставляло ему массу неприятностей. Грищенко сладко посапывал на боевом посту, когда начальник караула изъял у него автомат, на что боец отреагировал действием неадекватным Уставу – перевернулся на другой бок, не забыв при этом послать посмевшего разорвать крепкие узы Морфея проверяющего в пешее эротическое путешествие. Однажды, после сигнала подъема, который Николай проигнорировал, его вместе с койкой вынесли в туалет, где он, на радость справляющим нужду солдатам, проспал до обеда.

Мое полуторагодичное пребывание в Вооруженных Силах державы не было столь ярким и запоминающимся, как у сотрапезников; служил я, на мой взгляд, хорошо – всего четыре раза был на гауптвахте: за драку, за самоволку, за оскорбление старшего по званию и снова за драку.

– Паршивая водка, – сморщился мединструктор, – лучше моего спирта ничего нет. – Бурилович то ли еврей, то ли белорус. Возможно, это одно и то же: его родители, скорее всего, в равных долях внесли свой вклад в наследственность отпрыска.

– А чёго ж не прынис? – Грищенко разбил вкрутую сваренное яйцо о свой лоб.

– Что же я должен «Охотничьи» курить? – подвыпивший и несколько расщедрившийся Бурилович бросил на стол пачку «Маrlboro».

«Охотничьи» – жутко крепкие сигареты, выдаваемые каждому защитнику Родины в количестве пятнадцати пачек на месяц. (Некурящие получали две пачки рафинада). Вольнонаемные немцы, работающие в воинской части, охотно покупали у солдат «термоядерное» курево, впрочем, как и хозяйственное мыло, обмундирование, бензин, солярку. Оружием тогда не торговали – любили Отечество и верили в идеалы социализма.

Выпили ещё. Грищенко порезал штык-ножом селедку и вытер лезвие тыльной стороной ладони, которую затем с удовольствием облизал. Селедка могла бы стать деликатесом, если бы не была столь обычна. Я с удовольствием закурил «Маrlboro», – вся концепция удовольствий и искусства зиждется на контрастах, – и посмотрел на постер обнаженной красавицы, прикрепленный к внутренней стороне шкафчика каптера. В моем взгляде, скорее всего, легко читалось ничем не прикрытое вожделение.

– Соскучился? – Бурилович кивнул в сторону грудастой жеманницы. – Могу организовать культпоход к подобной особи, – он затушил окурок о край пепельницы. – Блюменштрассе, 19, – побаловал разъяснениями ефрейтор. – Там живет очаровательная фройлен Эльза, девушка не очень тяжелого поведения. Стоит добавить, что мединструктор был замечен в притязаниях не только к отечественным женам офицерского состава, но и приударял, – по его рассказам, успешно, – за белокурыми веймарскими нимфами.

Вскоре мы достигли вершины опьянения, в котором у людей, как правило, отсутствуют границы здравого смысла и реализуются бредовые идеи. Нам же предложение Буриловича – идти к немецкой проститутке – казалось, если делом не обычным, то, во всяком случае, вполне реальным.

Через дыру в заборе, отполированную тысячами тел, таких же самовольщиков, мы покинули расположение части и по тропинке, ведущей к окраине города, нетвердой походкой устремились к заветной цели.

Мысль зайти в гаштет и выпить пива никому не показалась лишней.

С хмурым деланным равнодушием немногочисленные посетители заведения взирали на нас. Вообще-то местное население относилось к русским военным неплохо, но за холодной и пустой приветливостью скрывалась вполне реальная настороженность, ибо они знали то, что знать необходимо, проживая рядом с воинской частью. Народы, дважды схлестнувшиеся в беспощадной рубке мировых войн, на генетическом уровне не могут относиться друг к другу без опаски.