Марита Мовина-Майорова - Голова Медузы Горгоны

Нэя только что вошла в зал. Она улыбнулась и послушно направилась к отцу. Совсем коротенькая, лишь до середины бёдер, белая льняная туника с таким же, как и у отца, кручёным золотым шнуром с кистями, сколотая на плечах золотыми булавками, и открывавшая руки и тонкую девичью шею; перекинутый через левое плечо шелковый шоколадно-золотистый шарф; коричневый, в тон шарфу, кожаный плетёный ремешок охватывает лоб и усмиряет пышные золотисто-каштановые волосы; такие же как и у отца, но только коричневые, кожаные плетёные сандалии, со шнуровкой до колен. Во всём её облике сквозила чистота и непорочность юности, её доверчивость и открытость миру.

Ничего в её внешности не подсказывало, что Ерифий её отец – была она полной ему противоположностью: овальное личико, продолговатые оливковые глаза, пухленький маленький ротик и аккуратный скульптурный носик. Разве только статность да цвет волос, но и он у Нэи был больше золотистый, чем каштановый. Но, возможно, Нэя была больше в свою мать, однако сама она не могла судить об этом, поскольку через семь минут после своего рождения, потеряла её. Отца она любила безгранично, хотя Ерифий мало уделял ей внимания и редко поощрял её детские прихоти. Почти всё своё детство Нэя провела в окружении служанок-рабынь.

Ерифий жестом отослал служанок и присел на скамью из палисандра. Дочь послушно приблизилась к отцу.

«Нэя, дочь моя. Пришло время твоего замужества».

Услышав слова отца, девушка замерла.

«Давно можно было выдавать тебя, годы твои позволяли это. Однако, зная твою с детских лет привязанность к Ханэю, младшему сыну моего лучшего друга, и Ханэя – к тебе, не торопился я, ожидая, когда и Ханэй, достигнув мужского возраста, станет настоящим воином, и вы сможете соединить оба наши знатных рода».

Ерифий помолчал. Нэя, замерев, стояла перед ним, опустив глаза, и с тревогой ожидая продолжения.

«Дитя моё! Знаю, не много времени уделял я тебе, занятый походами и сражениями со страшным Удриллой. Но всем сердцем хочу я тебе счастья. И вижу я, что ожидания мои в отношении Ханэя не оправдались. Не стал он ни мужчиной настоящим, ни воином. Все мысли его занимают не спортивные состязания и воинские тренировки, а лишь поэзия и музыка. Не станет он настоящим мужчиной… Мягок он и податлив… Ум его не рассудительный, но чувственный, и что ждёт его на пути таком – не берусь предсказать, но воином ему не быть. А посему – и мужем твоим!» – закончил свою речь Ерифий, сверкнув глазами.

Нэя пошатнулась и едва устояла на ногах.

«Вижу – тяжело тебе это слышать. Но есть и хорошая новость для тебя: хочет взять тебя в жёны Тэрий, из рода Сигелов. Знатный, богатый… и отважный воин! Жена его, Парисия, умерла в родах, как и мать твоя, оставив младенца сына на руках Тэрия… Да-а-а… Достойным юношей воспитал он сына… Но сейчас речь не о его сыне, а о нём самом. Так вот… Старше он тебя, дочь моя… старше на двадцать лет. – Ерифий увидел, как побелело лицо дочери, и взгляд его смягчился: – Но это ничего не значит, дитя моё. Я хорошо знаю Тэрия и верю, что с ним ты будешь счастлива. – Взгляд его снова обрёл жесткость: – Думаю, свадьбу сыграем на Лунный День. Я всё сказал».

Ерифий поднялся со скамьи, и хлопнув в ладоши, призвал к себе рабынь, сразу позабыв о дочери.

Не чувствуя под собой земли, девушка как во сне, прошла через залу и вышла на террасу. Перед ней раскинулся парк – весь в солнечном свете и ярких красках экзотических цветов. Но она не видела ничего. Слёзы, беззвучные и горькие, пролились на ступени террасы, по которым Нэя спустилась в сад. Там, среди тисовых аллей, нашла она скамью, и присев на неё, отдалась своей печали. Перечить отцу она не смела…

***

Сначала рыть было не тяжело. Земля на дне ямы не была утрамбована и потому легко сгребалась в кучу. Но по мере того, как снимался слой за слоем, дно становилось все плотнее и наконец уплотнилось настолько, что Катя не могла уже больше копать землю без какого-либо подручного средства. К этому времени она уже настолько выдохлась, что, не найдя вокруг ничего, с помощью чего можно было бы продолжить работу, села на созданный ею, утрамбованный земляной уступ возле одной из стен ямы и задремала…

…Что-то больно ударило её по ноге. Она вскрикнула и открыла глаза. Над головой, там, наверху, в солнечных лучах сиял летний день, качая верхушками деревьев, а у её ног лежала приличной толщины ветка, на одном из концов которой в виде кочерги торчал толстый и длинный сучок.

Катя посмотрела наверх, но кроме чистого неба и упруго раскачивающихся верхушек деревьев, ничего больше не увидела.

«Откуда же она такая прилетела? Хорошо – не по голове».

Она внимательно пригляделась к ветке, взяла её в руку, и тут до неё дошло, что это и есть тот необходимый инструмент, без которого она ещё долго рыла бы землю, обдирая руки и ломая ногти.

Тогда Катя снова подняла голову и, непонятно кому там, вверху, с чувством произнесла вслух:

– Спасибо!

…И вот уже её подбородок коснулся травяного края ямы. На уровне глаз серебрился мох и зеленели кустики брусники с бледно-рубиновыми ягодками. Ноги плотно стояли в последних вырытых земляных ямках на стене, и Катя, согнув обе руки в локтях, крепко оперлась ими о травяной настил. Она постояла так немного, вдыхая аромат леса и собираясь с силами, а потом, сосчитав до трёх, подтянула своё тело и перевалила его через край ямы.

…Она стояла на краю своей земляной ловушки. Это и в самом деле была просто земляная яма, вырытая кем-то когда-то для каких-то одному тому человеку ведомых целей. И эта яма находилась на дне глубокого оврага, одну сторону которого составлял отвесный и крутой склон гранитной гряды. Другой склон оврага был пологим, как ковром сплошь усыпанный кустиками черники, и уходил в заболоченный, и так хорошо теперь знакомый Кате, и сегодня – приветливый, наполненный солнечными лучами, лес.

Невдалеке шумнула крыльями птица. Потом скрипнуло хилое деревцо. Потом солнце прошлось по кустам черники, обнажив покрывало из крупных, глянцевых, темно-синих ягод, и заиграло лучиками, рождая нежную симфонию ярко-зелёного света и тёмно-зелёной тени. Ветерок прошёлся по верхушкам деревьев, и в лесу возродилась жизнь!

Катя всхлипнула, глядя на игру природы и возвращение жизни в ней, ещё раз всхлипнула, улыбнулась и… зарыдала в голос.

Откуда-то, издалека сознания, пришло:

«Плачь, девочка, плачь! Не стесняйся. Глядишь, со слезами-то хворь тела, да боль души-то и уйдут. Не век же тебе маяться, не век же тебе страдать. Придёт и к тебе радость, пройдёт и по твоей улице инкассатор!»