Елена Лобанова - Из жизни читательницы

С серым цветом не легче. Собственно говоря, я не могу толком объяснить свое к нему пристрастие. Но женские фигуры в сером, в том числе и собственная, почему-то вызывают во мне сладостное ощущение уюта, тепла и некоторой праздности, даже, пожалуй, праздничности, или, может, предчувствия праздника — словно небо перед первым снегом… Мама же непоколебимо убеждена, что серый — эквивалент безликого. И когда я в очередной раз распускаю и заново перевязываю свою серую шапку, она хотя и будто бы деликатно молчит, но на самом деле активно транслирует мне свои мысли. Телепатическая связь, а может быть, гипнотическое внушение — еще один из многочисленных маминых талантов. (И кто знает, не потому ли они с папой живут, как все уверены, душа в душу?)

Однако я так же молчаливо и стойко сопротивляюсь внушению. И в результате этих усилий имею в своем гардеробе не только серую шапку, шарф и свитер, но и несколько вещей голубовато-, зеленовато- и даже розовато-серых тонов.

Облаченная в любимый цвет, я шла по улице, и предчувствие праздника потихоньку утверждалось во мне. Приметой его был уже сам день (среда), называемый методическим, — день моего узаконенного отсутствия в школе. И в этот день мой путь лежал не в какой-нибудь там методический центр или бибколлектор, а в Дом творческих союзов — творческую Мекку нашего города!

Стояла погода, запечатленная классиком в словах: «А климат такой, что того и гляди снег пойдет». В такую погоду люди теряются с выбором одежды: с одной стороны, осенние свитера и куртки-ветровки вдруг резко отказались греть владельцев, с другой — неужто вот так прямо сегодня и напялить дубленку или стеганый пуховик?! И все робко посматривают наверх в ожидании бесшумно-пушистой небесной команды.

В маршрутке сидели две интересно одетые женщины моего поколения. Одна, пожалуй, помоложе и пополнее, с хорошеньким и капризным личиком. Вернее, «капризное» — писали о таком выражении лет сто назад, а сейчас его можно было бы назвать скорее решительным, с упрямым взглядом и «вредными» складочками у губ. Такое лицо может быть и у парикмахерши, и у какой-нибудь офис-секретарши. Коротенький чубчик агрессивно-оранжевого цвета свидетельствовал об отсутствии комплексов. (Я искренне восхищаюсь женщинами без комплексов. По-моему, они очищают и ионизируют воздух, как гроза!) Но в настоящий восторг привело меня ее пончо: бежевое, рельефно-ажурной вязки, а вместо бахромы по краю — небольшие круглые помпончики. Толстушка в пончо с помпончиками! Это зрелище прямо-таки щекотало глаз! Но увы, только до тех пор, пока она не скомандовала водителю: «На Садовой остановите!» Голос у нее был грубый и какой-то неряшливый. И помпончики сразу показались вульгарными.

Другая женщина была одета во все черное — то самое, что нельзя носить после сорока. В довершение она была смугла и черноволоса. И, однако, легкое черное пальто и брюки смотрелись на ней нарядно, как вечерний костюм. Может, секрет таился в серебряной цепочке? Или все-таки в ее лице? Оно выглядело каким-то значительно-утомленным, с тяжеловатыми чертами и отрешенным взглядом. Такая, пожалуй, может оказаться руководителем фирмы. Или, например, режиссером!

Мне вдруг страстно захотелось выйти вместе с ней, отправиться следом. Уж наверное, известны ей чудесные уголки, о которых люди обыкновенные и понятия не имеют, — какие-нибудь там студии, или артистические кафе, или элегантные офисы в блистающей бело-серой гамме! Ведь есть же где-то на свете эти интересные, значительные, интеллигентные человеческие содружества (и какая, в сущности, разница, театральные они, например, или коммерческие!). И ведь где-то происходят эти серьезные, доверительные беседы (даже не обязательно о литературе!), не прерываемые унизительными звонками и не подчиняющиеся расписанию; и случаются также разговоры несерьезные, с шутками и хохотом, и дружескими похлопываниями по плечу, и в конце концов поцелуями в щеку при встрече и прощании, как вошло это нынче в моду у девчонок и даже мальчишек!

«Ведь вот бывают же такие люди, — размышляла я, — как эта дама в черном, — словно двери в другую жизнь! И как только сами-то они, интересно, умудряются попасть туда? По каким таинственным тропам, с какими волшебными словами?» (Так и слышу негодующий папин голос, если бы он вдруг подслушал мои мысли: «Размечталась! Готова, значит, предать профессию?! Красивой жизни захотелось! Я-то думал, ты серьезный человек…» По папиным понятиям, серьезный человек — это человек с непрерывным сорокалетним стажем и единственной записью в трудовой книжке.)

Но само собой, ни за кем следом я не вышла. Осталась, на радость папе, при своей профессии и при почетном звании серьезного человека. И в этом качестве не совсем грациозно вылезла из маршрутки и двинулась в сторону писательского союза. И мысли мои вернулись к реальности.

Некая тень беспокойства незаметно вползла в мой праздник души, и шаги сами собой укоротились.

Вдруг пришло в голову: пожалуй, надо было все-таки позвонить! Обозначить, как сейчас говорят, предмет будущего разговора. Ну с какой, спрашивается, стати являться незваной в писательский союз — здрасьте, я ваша тетя?!

А может быть, они вообще не каждый день работают? Вполне, вполне вероятно, что не каждый. Это же творческие люди, им главное — творить! То есть сидеть дома над листом бумаги в творческих муках. А собираются вместе они, может, раз в две недели или в месяц. Читают друг другу стихи и отрывки из романов… Подумать только! Стихи и отрывки! Из романов и пьес!! Из повестей, и эссе, и комедий, и фантастических рассказов!!!

И ноги опять неудержимо понесли меня чуть не вприпрыжку…

Дом творческих союзов на первый взгляд ничем издали не выделялся — так, двухэтажный особнячок без особого архитектурного полета. Но скромность была явно показная, притворная. От соседних строений он отличался примерно так же, как отличается кусок грубой ткани, обернутый гениальным кутюрье вокруг тела манекенщицы, от маскарадного костюма дикарки, изобретенного ученицей девятого класса.

Тем не менее, приблизившись, я несколько умерила шаг. Пригладила волосы. Поправила бусы. Отдышалась И достигла парадной двери почти что с достоинством.

И — замерла в горестном изумлении.

На ней было криво накарябано: «Ремонт!»

Только теперь в глаза мне бросились заляпанные известкой окна и грязные потеки на цоколе. И только теперь послышалось из-за угла противное царапанье и шлепанье, как будто что-то сбрасывали с крыши или соскабливали со стен. А из-за двери, из-за цветных стекол, тоже порядочно заляпанных, раздавался монотонный строительный стук.

— Женщина-а-а! С дороги, я грю-у-у! — завопил кто-то в самое ухо, и две фигуры в строительных робах, балансируя ведрами, проплыли мимо, чуть было не сметя меня с пути, и скрылись за углом.