Рия Литвинова - Лето в январе

Адам в тот момент только хочет сказать, насколько парень ловкий, как вдруг Арчи поскальзывается, запнувшись за собственную, черт возьми, ногу, и после очередного прыжка смачно наворачивается, погребенный содранным со стены куском обоев. Ноги парня неуклюже растопыриваются, руки раскидываются по сторонам, и он лежит ничком с таким лицом, что после непродолжительной паузы Адам смеется так, что его складывает пополам.

– Только под гитару руки заточены, – почти орет Адам, стараясь перекричать собственный смех. – И больше ни на что? Хотя у тебя и в музыке временами иммунитет слабоват.

Уайт почти икать начинает от приступа от смеха и заваливается на пол рядом с Арчи с кистью в руке, кончик которой измазан клеем. Грин приподнимается на локтях, потирая слегка ушибленное колено, которым благополучно ударился об стену, и саркастически прищуривается.

– Смеется он, мать твою, – сам не может в итоге сдержать улыбки Грин. – Смешно ему, сукину сыну.

– Да ты так навернулся, твою мать, – почти скулит сквозь смех Адам, лбом утыкаясь в пол. – Я таких пируэтов даже в цирке не видел.

– Ой, да что ты говоришь! – вопит Арчи, картинно прикладывая руку ко лбу, а после, выхватив из руки Адама кисть, мажет ею ему по кончику носа. – Получил.

Грин, как нашкодивший мальчишка, тут же вскакивает на ноги, в защитном жесте а-ля ниндзя выставляя перед собой руки вперед. Адам тут же смеяться перестает, но прекратить улыбаться у него не получается, и он медленно тянется к лицу, убирая с носа уже начинающий засыхать клей.

– Я буду драться! – сверкая озорным огоньком в глазах, проговаривает Арчи, когда Адам встает на ноги с кистью в руке. – У меня черный пояс по…

– Раздолбайству, – заканчивает за него Адам. – Знаю, – кивает он, медленно шагая в сторону парня с кистью наготове и не сползающей с губ улыбкой.

– Только попробуй, – предупреждает его Арчи.

– Как скажешь, я всего лишь попробую, – соглашается Адам, восприняв сказанную фразу по-своему, как, впрочем, и всегда, и с размаху дергает рукой вперед.

Арчи хочет ретироваться в сторону, но у него не особо получается, потому что Адам, оказывается, очень даже ловкий и быстрый. Так что в следующую секунду Арчи уже вовсю отплевывается, пока Адама вновь скручивает от приступа смеха, потому что меткая рука Адама попадает парню кистью в уголок рта.

– Ты придурок, что ли? – утирая рот рукой, смеется Арчи.

– Это вопрос? – мазнув тыльной стороной ладони по губам, смотрит на него Адам.

Грин глядит на него в ответ, и внутри все начинает чуть дрожать. У Адама глаза красивые. Просто невероятно, какие они красивые. И если раньше он смотрел в эти глаза в основном на концертах или на интервью, то сейчас смотрит в них в совершенно другой обстановке. Они дома.

Они оба дома. Во всех смыслах.

Потому что в эту секунду Арчи не хочется думать о том, что в конце концов обои они поклеят полностью, и ему придется ехать к себе. Придется возвращаться в свою квартиру. В место, где он не может быть собой, как здесь. В место, где ему с каждым днем все хуже и хуже, а причины он понять не может.

Это и есть вся сущность человека, когда он на подсознательном уровне чувствует грядущее несчастье. Желание заполнить себя другим, пока не поздно. Попытка вычерпать воду из тонущей лодки с помощью старого, ржавого ведра.

– Черт, да факт это, Адам, – чуть дергает уголком губ парень и тут же наклоняется за еще не распечатанным рулоном обоев, чтобы превратить эту комнату в бежевое произведение девчачьего искусства.

Ночь наступает непозволительно быстро, и день уже остается в прошлом, когда они, потеряв счет времени, занимаются обновлением детской. Арчи гонит воздух из-под обоев с невозможной ловкостью и умением, и спустя два рулона у Адама язык не поворачивается сказать, что пацан ни на что не годен, кроме музыки.

Ему даже самому стыдно становится немного от того, что он делает это не так хорошо, как хотелось бы. Адам к грязной работе не особо привык: ремонт у него дома рабочие делали, как и в доме в Ванкувере, и еще в парочке мест. У него душа к музыке лежит, и Адам понимает, что оправдание такое себе, на слабую троечку, но поделать ничего с собой не может.

А вот у парня руки заточены и под грязную работу, и под работу для души. Теперь Адаму почему-то даже шутить не хочется в духе: «Да просто вот она, разница между выходцем из Бруклина и тем, кто рос в Вашингтоне», потому что брехня все это. Они заканчивают почти к полуночи, устают при этом до слегка подрагивающих рук и мокрых футболок, потому что в комнате невероятно душно, а окна открывать нельзя, иначе работа вся пойдет псу под хвост.

Арчи утирает рукой влажный лоб, шмыгает носом и делает несколько шагов к двери, чтобы посмотреть во всей красе на это бежевое совершенство, пришедшее вместо бледно-зеленого уныния.

– Мне нравится, – кивает Адам, глядя на обновленные стены.

– Конечно, тебе нравится, – соглашается он. – Я же клеил.

Парень собой доволен. Он обводит взглядом комнату и удовлетворенно кивает всякий раз, когда натыкается на идеально ровный стык, такой, что не стыдно и блоггером с уклоном в строительное русло стать. Арчи весь погружен в результат и не видит, как на него смотрит Адам.

С такой благодарностью и таким трепетом, что рехнуться можно. На друзей так не смотрят. Когда тебя внезапно бросают события в новую жизнь – или, по крайней мере, с размаху сводят с чужой, – приходится начинать смотреть на мир в ином свете. Возможно, даже переосмысливать, кто ты есть. Или кем тебя видят другие.

Адам думать пока ни о чем не хочет. От мыслей ему становится чудовищно тоскливо. Они только тянутся, тянутся, как черная безвкусная лакрица, и вместо обещанного приятного послевкусия оставляют тебе хронический диабет.

– Выпить хочешь? – внезапно произносит Адам.

Арчи поворачивается к мужчине и скрещивает руки на груди, чуть прищурив глаза.

– Например?

– Чай, – пожимает плечами он.

Парень издает смешок.

– Меняй.

Уайт подавляет в себе внезапное желание сделать глубокий вдох и со смешком выдохнуть. Они играли в эту игру с ребятами, когда в прошлом году гоняли в тур по Америке. Суть ее заключается в том, что необходимо дать другой ответ на любой вопрос, если игрок скажет тебе «Меняй».

Они часто играли в нее, чтобы не уснуть во время поездки на какое-нибудь интервью после самолета, чтобы не выглядеть в кадре так, словно не спали в неделю, хотя в туре и не такое бывало. Игра заставляла мозг работать в новом ключе, раскрывать импровизационные способности и просто повышала уровень эндорфина в крови, потому что после пятого «меняй» вместо ответов шла настоящая чепуха, заставляющая весь коллектив смеяться до приступов икоты.