Нурлан Баймухаметов - Весточка с той стороны

Только здоровье меня что-то не радует, даже яичком одним, стыдно сказать, пришлось пожертвовать, посетовал он.

Посмеялись двое других над Ель-баши, да уж читали мы твои мысли мудрые-премудрые, особенно восхитили нас твои измышления сокровенные о дефектале и транзитале, и как рождаются мысли такие великие в этой мудрой голове? Загадка бытия, прямо, только тебе и под силу её разрешить!

Потом призадумались они о безвозвратно ушедшей молодости, о здоровье, которое всё чаще стало их подводить. Опечалились они, загрустили.

Эх, сказал сокрушенно Тюр-баши, не догадались мы тогда крепкого здоровья и вечной молодости попросить у Атан-Басы.

Да, это мы маху дали, согласился Ель-баши. Глупыми мы были, молодыми. Вечная молодость нам не помешала бы сейчас.

Да и крепкое здоровье тоже неплохо было бы иметь, задумчиво произнес Юрт-баши.

Надо что-то делать с этим, ведь не за горами уже срок подойдёт отдавать вторую половину наших душ Атан-басы, сказал Ель-баши.

Вот что, продолжил он, действовать надо. Кто-то из нас должен спуститься в нижний мир и попросить у Атан-басы вечной молодости и крепкого здоровья.

Так он нам и даст здоровья и молодости за так, заметил резонно Тюр-баши.

Тогда надо у него это купить, сказал Ель-баши. Был он глуп и алчен, и считал, что всё можно купить за деньги.

А ты думаешь, нет у него всевозможных богатств, спросил его Юрт-баши. Твои, мои вместе взятые не сравняться с его богатствами.

А мы предложим ему то, от чего он не сможет отказаться, ответил Ель-баши.

И что же это такое, поинтересовались Тюр-баши с Юрт-баши.

Души людей, вот что, воскликнул Ель-баши. Мы управляем народами в наших государствах. Много у нас людей, и их души мы предложим Атан-басы.

О, да, обрадовались двое других баши. Воистину, мудрец ты великий. Вот тебя мы и пошлём в нижний мир к Атан-Басы!

Э, нет, сказал Ель-баши, сперва пусть самый молодой из нас пойдёт. Тюр-баши, мы тебя потом восславим так, что статую тебе ставить надо будет из платины. Я тебе зарок даю.

И я, поддержал его Юрт-баши.

Что ж, только из уважения к старшим товарищам, хохотнул Тюр-баши на слове «товарищам», ибо это напомнило ему сирую коммунистическую молодость, так и быть – пойду. Собрался Тюр-баши и отправился он в нижний мир. Подробности ритуала нисхождения Тюр-баши в царство Атан-басы мы опустим, дабы уберечь вас от непродуманных действий. Много еще в нашем подлунном мире глупцов.

Ждали его оставшиеся баши год-два-три, в общем, долго. Но Тюр-баши к ним так и не вернулся. Иссякло терпение башей, снова встретились они, но уже лишь вдвоём.

Думаю, подвел нас Тюр-баши, молвил Ель-баши, не справился.

Признаем между нами, глуп он был и жаден не в меру, видать, не смог он убедить Атан-басы, вот и не вернулся. Надо тебе идти теперь, обратился узбекский правитель к Ель-баши. Ты ведь младше меня!

Погоди-ка, дорогой, э, нет, не спеши. Не согласен я идти. Давай лучше ты.

Постой, а как же наш уговор, удивился Юрт-баши.

Я не отказываюсь, только давай по-честному, бросим жребий, решим, кому идти к Атан-басы, сказал Ель-баши.

Понял Юрт-баши, что хитрит казахский правитель, давно он знал, нет ему доверия, но что делать, рассудил Юрт-баши, надо всё же кому-то идти. Согласился он бросить жребий. Стали тянуть они палочки. Кто короткую вытянет, тому и идти.

Бросили. Вышло Юрт-баши отправляться к величайшему устроителю мира нижнего и величайшему надзирателю мира срединного, к Атан-басы. Не знал узбекский правитель, считавший себя великим хитрецом, что обдурил его Ель-баши. Обломал тот свою палочку незаметно от Юрт-баши. На самом же деле вытянул он длинную палочку. Мнил себя великим мудрецом Ель-баши, а на деле был нечестным на руку, еще большим среди них негодяем.

Что же делать, собрался Юрт-баши и отправился в нижний мир. С тех пор его никто и не видел. И как-то об этом даже и не пожалел никто, особенно подлый Ель-баши, что был среди них подлее всех. Да вот только чем дольше не возвращался Юрт-баши, тем больший страх охватывал казахского правителя, ибо, как и все подлые негодяи, был он трусливей самого распоследнего труса».

На этом месте рукопись обрывалась.

«Однако, "небылица в лицах". Но, увы, – так себе, оценил её Никита. – У узбеков нет выхода к Каспийскому морю, да и эффектная концовка нужна. Опять же, прямая речь неправильно оформлена. Хотя, пожалуй, это может стать фишкой».

Никита отложил рукопись в сторону.

«Кстати, а почему, собственно, рукопись? – подумалось ему. – Распечатка на принтере должна называться клавопись. Ведь писали её не рукой. Набирали слова на "клаве" – клавиатуре ноутбука».

Никита глотнул из чашки. Кофе был настолько крепким, что Байков даже поперхнулся от неожиданности. Он в задумчивости посмотрел на пачку листов.

– Убого, Искандер. Убого, – сказал Байков и вдруг поймал себя на мысли, что произнёс это с неожиданно знакомой для него интонацией.

«Убого, Никитушко. Убого» – так всегда приговарила, критикуя его тексты, Фаина. При этом наречие у неё звучало несколько иначе: «У бога».

Фаина Алексеевна! Любимая преподавательница на филфаке. Длинный крючковатый нос и большие глаза за толстыми линзами очков делали её чем-то похожей на грустную сплюшку. Ещё на первом курсе Никита повадился ходить к ней за «прозаическими» советами в редкие часы свободных консультаций.

Она никогда не отказывалась читать его опусы, большей частью рассказы, но, сколько её Никита помнил, ни разу не отозвалась о его прозе хорошо. Авторитет Фаины Алексеевны был для него непререкаем. Свои пространные речи она неизменно заканчивала фразой «Бросай страдать ерундой».

Байков тогда увлекался Хемингуэем. Восхищался «грязным» реализмом 10 10 «Грязный» реализм – направления в литературе, возникшее в США в 80-х годах ХХ века, ставившее целью детальное воспроизведение порочных и более обыденных аспектов повседневной жизни. . Писал сухо. Старательно избегал метафор и сравнений, во всем подражая стилю писателя-самоубийцы, которого Фаина называла не иначе, как «Якобы Великий».

– У литературного языка столько возможностей, что не использовать их, хотя бы на четверть – писательское преступление, – говорила Фаина. – Твоё увлечение Якобы Великим и Карвером 11 11 Раймонд Карвер (1938 – 1988) – американский поэт и новеллист. Представитель направления «грязный» реализм. до добра не доведут. Язык у них казённый, протокольный. Деревянный, хоть дрова заготавливай. Художественный текст без поэтических метафор – протокол допроса, а не литература.

– Но он же – Нобелевский лауреат. «Старик и море». «Прощай, оружие!», – пытался возражать Никита. – Честная проза. Подтекст.

– Все эти разговоры про подтекст, знаешь ли, – оправдание писательской импотенции, – говорила Фаина, попыхивая сигаретой. Она дымила, как паровоз. – Культ же Хемингуэя до чудовищных размеров раздула убогая масса литературных подёнщиков по всему миру, чтобы оправдать собственную же бездарность. Не без участия Кашкина, кстати. – Она вопреки сложившейся традиции ставила ударение в фамилии знаменитого литературоведа на первый слог. Тем, видимо, и выказывала к нему презрение. – Они же и возвели его в ранг бородатого классика – есть на что равняться. И можно даже над словом не трудиться – пиши себе романы-протоколы. Дрова пили. Кроме того, Якобы Великий в своих романах комплиментарно упоминал и Сталина, и Ленина. А это не могло нашим тогдашним партийным вождям не нравиться. Это им даже льстило. Тоже своего рода комплекс неполноценности: надо, чтобы кто-то тебя, твою страну похвалил – надо. Особенно там – на Западе. Вроде как повышаешь самооценку. Тщеславие, прости, господи. Вот и печатали у нас миллионными тиражами убогие наборы предложений Якобы Великого. А потом всё пошло-поехало – не остановить. Вся эта буквосодержащая "подтекстовая" продукция обросла литературоведческой и критической инфраструктурой. Диссертации, статьи, монографии, степени. Всё это опровергать теперь – себе дороже. Опять же – тщеславие. Приятно же чертовски, когда Якобы Великий пишет о великих достижениях твоего народа под чутким руководством твоих же славных вождей. Это и у казахов тоже так, кстати, – я заметила. Восторг неподдельный, видишь ли, у них вызывает даже всякое малое упоминание в книгах о них самих. От произведений Паустовского до прости, господи, детской белиберды Пулмана. – Она пыхнула сигаретой и выпустила очередной клуб дыма. – Ты вот зачем ко мне пришел? Хотел, чтобы я похвалила, небось?