Таня Винк - Спроси свое сердце

– Не нужно ее трогать, – сказал однажды дедушка. – У нее что-то не так в душе.

Все прислушались к его совету и впредь старались Ритку не трогать, хотя «что-то не так» вылезло очень давно, еще в третьем классе.

Мама тогда работала инженером-проектировщиком, и зарплата у нее была такая, что, если б не дедушка и бабушка, не видать им ни курортов, ни моря, ни нарядов. Основная заслуга тут была дедушкина: он имел доступ к дефициту, но при этом вел очень скромный образ жизни. Как и все люботинцы, сажал картошку, бурячки и все то, что нужно для выживания большой семьи. Также он выращивал поросят и курочек. Он мог, конечно, на все это хозяйство наплевать и кататься как сыр в масле, но время было советское, и за сильно торчащие уши нетрудовых доходов можно было загреметь в места не столь отдаленные с конфискацией всего имущества. Да и бабушка, хоть и детдомовская, но явно сельского происхождения, признавала только свои огурчики, яйца и колбаску, а с весны по осень дня не могла прожить, чтоб не постоять в огороде кверху задом. И вот однажды дедушка приезжает домой и говорит, что был у него начальник управления социальной помощи малообеспеченным семьям, так вот начальник этот считает, что Валя должна прийти к нему с документами. Валя пришла, и в итоге Галю и Риту включили в список учеников, получающих в школе бесплатное питание. Галя спокойно хлебала молочный суп с лапшой, сидя за одним столом с малообеспеченными детьми, а с Ритой случилась истерика, когда она поняла, в какой список попала. А поняла она это с помощью подружки Маши Дахно, которая ей доходчиво объяснила, что за «бесплатным» столом едят только нищие – вон тот тупой урод, сын уборщицы, и вон та дурочка, дочка облезлой училки математики, матери-одиночки, и хата их вот-вот развалится. О том, что муж училки математики погиб в афганском конфликте, Маша не заикнулась, хотя осведомлена была об этом не хуже, чем ее мама, технолог швейного производства и супруга профессора Дахно. По правде говоря, Машкин отец был не доктором, а только кандидатом наук, но занимал должность профессора на кафедре дерматовенерологии медицинского института. Был он сравнительно молод для такой должности, чуть за сорок, но пронырлив. Супруга, Людмила Ивановна, коренная люботинка, в ту пору работала на фабрике по пошиву верхней одежды. Машу она родила в тридцать девять, это был ее первый брак, а у супруга второй. Она была дамой неприветливой, сама себе на уме, отличалась истовой набожностью, чтила все православные праздники и придерживалась всех постов. Придерживалась рьяно – в пост на базаре могла разнести в пух и прах любого за покупку продукта, в данный момент недозволенного к употреблению. Активничала в местной церкви, завела себе личного исповедника и регулярно ездила к нему за триста километров, о чем уведомляла всех, кому не лень было слушать. Дружили Дахно исключительно с верующими, а снимая трубку домашнего телефона, Людмила Ивановна вместо «алло» говорила: «Дом профессора Дахно».

Так вот – Рита выслушала мнение подружки о бесплатных обедах и помчалась домой. Дома она долго плакала и кричала, что никогда с нищими за один стол не сядет. Утром она потребовала деньги на завтрак, но денег ей никто не дал, а бабушка сунула в портфель бутерброды. Те так и вернулись домой нетронутыми – не будет она их есть, да еще на виду у всего класса! Маша бутерброды не приносит, и она не будет. И лучше умрет от голода. (На самом деле Маше каждый день заворачивали бутерброды, но она прятала их на дно портфеля, чтоб никто не увидел, и съедала тайком в укромном уголке. Была еще одна странность у Маши: она ненавидела резинки для волос, а девочек с такими резинками презирала. Рита резинки эти тоже стала презирать).

Дедушка, видя такое дело, попросил всех выйти из комнаты и плотно закрыл дверь. В тот вечер он много чего рассказал Рите и про маму, которой тяжело, и про себя, выжившего в Голодомор, и про то, что есть за тем столом не зазорно – зазорно этого стесняться. Но слова Степана Степановича не дошли до внучки – чем дальше заходила ее дружба с Машей, тем больше она отдалялась от собственной семьи. И еще ей очень не нравилось, что она не катается как сыр в масле – внучка дедушкиного друга, заведующего овощной базой, очень даже каталась. Но дедушка не хотел рисковать. Он был сильно напуган судами над коллегами и крал аккуратно, в меру. И жил аккуратно, образцово-показательно, мол, смотрите, люди добрые, я чист и честен. Мол, не все заведующие базами воры и пройдохи, не все ездят на «волгах», я вот скромный, у меня «москвич». А чтоб купить его, долго стоял в очереди и долго копил деньги на сберкнижке – кто хочет, пожалуйста, проверяйте. Он не ел черную икру, закрыв окна плотными шторами, не шил рубашки на заказ, не имел любовниц, не ходил с корешами в баню. Не перестраивал довольно старый дом, не ставил новый забор, а собственными руками ремонтировал тот самый, что выделило его супруге управление железной дороги. Но вот женщин своих дефицитными продуктами кормил, о чем просил молчать, и одевал в дефицитные тряпки. Умеренно, чтоб не бросалось в глаза, и это тоже страшно злило Риту – она видела, как одета внучка заведующего овощной базой.

В доме Маши Риту о семье не спрашивали, и это еще больше отталкивало ее от родных; она стремилась подражать родителям подружки, людям высокообразованным и начитанным, с подачи Людмилы Ивановны ведущим беседы о Библии, а с подачи профессора Дахно – о Кафке, Ницше и гносеологии. Обедали они не по-простому, в кухне, а в столовой. Суп переливали из кастрюли в супницу и волокли в столовую. Правда, на их столе таких продуктов, как у Риты, отродясь не было, и это тешило ее самолюбие. Еще самолюбие тешила фраза «Моя подруга Маша, дочь профессора Дахно…». Произнося это, Рита будто откусывала от Маши то, чем Маша с нею никогда не поделится, и фраза эта погружала ее в мечты. А в мечтах она жила не в доме с огородом, не в Люботине, а в Харькове, в добротной многокомнатной профессорской квартире. Надо сказать, Дахно хоть и жили в своем доме, небольшом и довольно скромном, но картошку и бурячки не сажали, зато сажали всякие на то время диковинки – кольраби, брюссельскую капусту, редкие сорта клубники, сладких перцев и зелени. Но это не для Риты, нет. Она не будет рыться в земле. Однако приходилось, и это событие превращалось в процесс не менее зрелищный, чем поход с бутылкой воды, мыльницей и полотенцем из киоска, в котором она потом будет работать, в туалет через дорогу. Но это будет потом, а пока стоило бабушке сказать, что нужно прополоть клубнику, как Рита делала кривое лицо, принимала ванну и намазывалась от затылка до пяток питательным кремом. Сохла, надевала рубашку с длинным рукавом, брюки заправляла в высокие резиновые сапоги, на бейсболку наматывала парео, глаза закрывала солнцезащитными очками, под резиновые перчатки натягивала хлопковые и шла в огород с видом глубоко оскорбленного достоинства. После прополки она снова принимала ванну с пеной и снова намазывалась… В общем, такая жизнь была не для Риты.