Анджей Сарва - Шепоты и тени. Роман

Я посветил внутрь, но ничего не обнаружил. Тогда я просунул туда руку и тщательно все ощупал. Тайник был пуст. Я почувствовал себя обманутым и полностью разочарованным. Все мои волнения и ожидания лопнули, как мыльный пузырь, но в ту же самую минуту в памяти всплыли слова умирающего, повторившего предсмертные слова Ганса Семберка: «Правда, после смерти дядюшки я лично осматривал тайник и нашёл его пустым. Однако теперь, после всего, что я узнал, я полагаю, что взгляд мой затуманило дьявольское наваждение, и я не заметил того, что этот тайник скрывал».

Тогда я присел рядом с нишей в полу, подперев ладонью подбородок, и стал размышлять, что делать дальше. Правда, ничего умного мне в голову не приходило. Тогда я еще раз посветил внутрь, но опять же там ничего не нашел. Пустой каменный тайник. Я начал его ощупывать, пытаясь найти какое-то углубление или щель. Тщетно. Наконец, разочарованный и отчаявшийся, я со всей силы ударил кулаком о дно. Тогда одна из прямоугольных каменных плит, составлявших левую стенку тайника, бесшумно отодвинулась, открывая моим глазам другую, более глубокую нишу, в которой обнаружился внушительных размеров сверток. Я посветил в эту сторону, приподняв огарок немного вверх, и дрожащей рукой вынул толстый пакет документов, завернутый в прямоугольный льняной лоскут и перевязанный ремнем. Я поднялся с колен и положил сверток на кровать. К стулу, стоящему рядом, я прилепил почти уже догоревшую свечу и трясущимися руками развязал ремень. А через минуту я уже мог перебирать пальцами отдельные документы, написанные на пергаменте, на веленевой или на простой бумаге. Каждый листок был плотно исписан: по-латински, по-немецки или по-польски. И вдруг из пачки выпал, брякнув о пол, какой-то небольшой предмет. Я поднял его осторожно и поднес к глазам. На овальном медальоне слоновой кости был искусно нарисован портрет мужчины во цвете лет. На меня смотрел человек с легкой улыбкой на устах, имевшей в себе нечто богохульное. Его слегка прищуренные глаза с иронией и уверенностью в себе глядели куда-то вдаль. В них ощущалось, и художник ухватил это превосходно, некое безумие. Безумие, которое не остановилось бы ни перед чем, ни перед какой мерзостью.

Я вздрогнул, увидев этот портрет, и непроизвольно перекрестился. И в тот же миг огонек на фитильке в последний раз выстрелил вверх и угас, уменьшившись до малюсенького золотисто-голубого дрожащего пятнышка. Я быстро переложил портрет и бумаги на стол, отодвинул их как можно дальше от кровати и, скинув рясу, мгновенно залез под кусачий шерстяной плед. И в этот самый момент затухающий огонек окончательно погас. Фитилек, раскаленный докрасна, еще несколько секунд испускал вьющийся голубоватый дымок, после чего воцарился полный мрак.

Лежа, я смотрел в темноту. Ошеломлённый невероятным открытием, я был так взволнован, что знал, что в эту ночь мне будет трудно уснуть…

На следующий день я не мог дождаться окончания утренних молитв, трапезы, разговоров с братьями, порученной мне работы… Я с нетерпением ждал момента, когда снова останусь один и смогу хотя бы кинуть взгляд на найденные в тайнике загадочные документы. И я долго ждал. И как только я наконец смог вернуться в келью, я жадно набросился на таинственные записки и погрузился в чтение. Я читал страницу за страницей, пока свеча не сгорела дотла. То, что я узнал, повергло меня в шок и одновременно невероятно разогрело моё любопытство. Я решил, что не сразу исполню желание умирающего отца Иосифа, не сразу передам эти опасные древние документы в тайные церковные архивы и тем более не уничтожу их. Я решил, что должен, забрав их с собой, отправиться Сандомир и там сопоставить некоторую загадочную информацию с тем, что увижу на месте. Ведь не будучи знакомым с городом и не зная его плана, расположения некоторых зданий, я не всё смогу понять из этих записок. И вот я приехал, как видишь.

Монах прервал свой рассказ. Часы на кафедральной колокольне пробили полдень. Монах поднялся и сказал:

– О, я заболтался. Однако время прошло, а я не так и не нашёл себе какую-нибудь квартиру. Наших братьев уже нет в Сандомире. Других орденов тоже. Надо, наверное, воспользоваться гостиницей.

Я был разочарован, что монах прервал свое повествование в самом интересном месте, и всё шло к тому, что мы сейчас расстанемся, а я не смогу услышать его завершения. И тут одна счастливая мысль пришла мне в голову.

– Отец, – воскликнул я воодушевленно. – А зачем вам искать гостиницу? Я приглашаю вас в наш дом. Обещаю, что мама обрадуется.

Он посмотрел на меня с интересом, и было видно, что идея эта пришлась ему по душе, ведь это и дешевле, и удобнее, а домашняя еда будет определенно лучше. Он кивнул головой в знак согласия, и мы направились в сторону Подолья. По дороге мы заглянули в наш магазинчик. Я не ошибся. Мама, увидев монаха и узнав, что я пригласил его под нашу крышу, была на седьмом небе от счастья. Она раньше, чем обычно, она закрыла магазин, и мы вернулись домой. Она приготовила превосходный, почти праздничный ужин. И несмотря на свою обычную склонность к экономии, в этот раз в расточительности она превзошла саму себя. Так ведь такой гость редкий гость!

А после ужина за рюмочкой вишневой домашней наливки мы болтали о самых разнообразных вещах. Отец Мейнхард оказался светским человеком, который, прежде чем уйти в монастырь, пережил не одно приключение. Поэтому мы слушали его, затаив дыхание. Только об одном он сейчас умалчивал – о причине пребывания в Сандомире и о семье Семберков. И хотя я несколько раз пытался направить разговор в это русло, он делал вид, что не замечает этого.

Было уже поздно. Мы все чувствовали себя уставшими, и мать, поблагодарив за столь мило проведённый вечер, предложила нам отправиться спать. И тут встал вопрос, где уложить гостя. Изначально я предлагал ему свою комнату, и он уже успел отнести туда свой саквояж и небольшую парчовую сумку, перевязанную ремнем. Однако в итоге мама решила, что гостю удобнее ему будет в небольшой гостевой комнате в задней части дома.

И когда уже каждый оказался в своей постели, я заметил, что монах забрал с собой саквояж, но позабыл о дорожной сумке. Было уже слишком поздно, чтобы ее относить, поэтому я подумал, что ничего не случится, если отдам сумку утром. А помимо всего прочего, события, произошедшие в течение дня, настолько меня утомили, что, едва я приложил голову к подушке, меня тут же охватил сон.

Я не знаю, как долго я спал. Разбудил меня громкий и резкий стук в дверь. Я вскочил с кровати, подумав, что случился пожар. Нервно трясущимися руками я натянул поверх ночной рубашки брюки, после чего босиком выбежал в прихожую, где уже была мать. Из-за дверей доносился голос: