Глеб Карпинский - Домик могильщика на улице Сен-Венсан, или Парижский шоколад бывает горьким

А за дверью творилось следующее. После того, как хозяин дома месье Брюно испарился, мадам Рабински, вдова недавно почившего раввина и очень полная женщина, объясняла щуплику с двумя чемоданами, что здесь и по чем.

– Да там он, где ж ему еще быть? – говорила она, посмеиваясь. – Но Вы бы, месье Кревер, пошли бы во двор и дождались бы его там, на свежем воздухе, как Вам разумно посоветовали. Нет, я не могу принять на сохранения Ваши чемоданы, а вдруг там бомба или еще что-нибудь запрещенное, а у меня двенадцатилетний сын, он только-только начал подавать надежды в музыке.

Щуплик с двумя чемоданами, неказистый, но ухоженный, в модном пиджачке и наглаженных брюках, был похож на банковского клерка, который помогает клиентам расстаться со своими деньгами.

– Это просто безобразие! Это просто уму непостижимо! – возмущался он и жаловался одновременно.

Мадам Рабински, очевидно, расточала щедро свои флюиды налево-направо, но Кревер, как истинный гомосексуалист, отворачивал свой длинный нос от декольте вдовы.

– Я никому не позволю так надо мной издеваться!

Для острастки он стукнул легонько в дверь мыском своего до блеска начищенного ботинка, все же не теряя надежду уломать месье Базиля таким миролюбивым способом.

Но месье Базиль к таким проходимцам всегда непреклонен. Это уже второй раз за неделю, когда плут Брюно приводит их на смотрины. Где он их только находит? Мальчики-кролики с белыми манжетами. Брюно, Брюно… Главное взять задаток, а там будь, что будет.

– В конце концов, есть ли Бог на земле? – вопрошает Кревер, падая на колени. – Мне просто негде жить.

Жить ему и вправду негде. Никто больше не сдает жилье в этом районе, и нужно хвататься за такое сомнительное предложение двумя руками, что собственно месье Кревер и делает, пытаясь сейчас оторвать латунную ручку неподдающейся двери. Но что это? Кажется, он плачет.

– Ну, полноте, месье, полноте… – успокаивает его вдова. – Успокойтесь, Вы же мужчина!

– Проклятье! – визжит он. – Как можно быть таким бесчеловечным! Будьте же благоразумны. Я хороший.

Слово «хороший» звучит убедительно, и мадам Рабински даже кивает, словно ручается за Кревера. Но Базиля всем этим не проймешь, сколько этих «хороших» портят воздух в Париже? Он все еще нежится в своей постели. Очередная сигарета медленно превращается в пепел. Под тахтой стоят две пустые бутылки из-под сухого, в одну из которых он помочился ночью, чтобы не тащиться в уборную.

– Откройте, откройте, ну не спать же мне тут с крысами? Я все равно никуда не уйду… месье Базиль, кажется, Вас так зовут, эй, открывайте! Базиль, ау!?

Вот неугомонный, достанет даже мертвого! Базиль, наконец, натягивает на себя тельняшку, и, немного покачиваясь, идет на зов своего имени. Щелк дверного засова кажется вечностью.

– Ну, слава богу, родной, – обрадовался Кревер, пытаясь броситься на грудь спасителю, – а мы боялись, что с Вами что-то случилось…

Он не договорил фразу, так как был схвачен за шиворот и оторван от пола, будто воздушный шарик. Кажется, дар речи пропал у месье Кревера. Такое иногда случается. Он лишь качнул своими ножками и был вынесен на улицу, несмотря на робкое и совсем неубедительное повизгивание. Там месье Кревера вежливо усадили на лавку, хлопнули по плечу, чуть не сломав ключицу, а через минуту из подъезда вылетели, несмотря на мольбы мадам Рабински, что там может быть бомба, два больших желтых чемодана. Один из них от удара о землю раскрылся, и весь свет увидел, сколько у месье Кревера глаженных носков.

– Я здесь живу, месье, и не позволю так со мной обращаться! – грозил он своим маленьким кулачком в сторону дома могильщика, спешно собирая разбросанные вещи.

Потом мадам Рабински подошла к нему с дымящейся на морозце чашечкой и что-то стала объяснять, уперев кулаки в свои заплывшие жиром бока. Базиль выглянул в окно.

– Какая милая сцена…

Все они заговорщицки покосились на него, но он благополучно зашторил шторы.

– Не волнуйтесь, месье Кревер. Попейте кофейку, полегчает. Базиль – парень отходчивый. Просто Вы пришли в не подходящий момент, – мадам Рабински, как всегда в своем репертуаре. – У него вчера юбилей был.

– Что за юбилей, позвольте узнать?

– Ровно пять лет прошло, как его бросила жена. Сущая стерва, скажу Вам, виляла попой тут в «Проворном кролике».

– Но причем тут я, мадам? – непонимающе вздохнул месье Кревер, отхлебнув глоток кипятка. – Меня тоже как-то бросил партнер по бизнесу, но я никого не выставлял за дверь!

– Но Ваш партнер по бизнесу, как Вы изволили сказать, не укатил в Ниццу на Вашем же Феррари да еще со своим танцмейстером! Вы надеюсь, не танцуете? Не вздумайте говорить месье Базилю, что Вы каким-то боком танцуете…

– Я не танцую, мадам, я страховой агент.

– О, неужели? Отчего же Вы страхуете?

– От всего на свете. Сейчас очень популярны страховки от суицида, расходятся, как горячие пирожки. Признайтесь, Вы не думаете об этом в последнее время, мадам?

– Уж что-что, а думать мне о таких пустяках вообще некогда! У меня сын подрастает, месье Кревер….

– Ох жаль… Я дал бы Вам 15% скидку.

– Думаю, в нашем районе желающих будет предостаточно.

– Еще бы! – оживился вдруг страховой агент. – Вот почему я согласился, когда месье Брюно предложил мне маленький медвежий угол в этом домишке.

– Он так и сказал: маленький медвежий угол? – не смогла сдержать улыбку вдова.

– Да, а что в этом смешного? На большие апартаменты сейчас тратиться слишком расточительно.

– У месье Брюно неплохой юмор, оказывается. Просто нашего соседа зовут Bébé ours (Медвежонком). Вы, может, слышали такое имя?

– Постойте, постойте… Не тот ли это…

– Тот, тот!

Месье Кревер выплеснул остатки коричневой мути в снег, и хотя слезы на его печальном лице давно высохли, он все равно утер их, словно по привычке.

– Что же мне делать? – обратился он к мадам Рабински с таким видом, будто она была оракулом, предсказывающим катастрофу.

– Не отчаивайтесь. Месье Базиль очень отходчивый. Вот увидите, к вечеру он к Вам привыкнет и пустит на порог, как лучшего друга.

– К вечеру? Вы шутите, мадам? Да что я должен делать здесь весь день? Ждать от моря погоды?

– Да, просто сидите здесь на лавочке, под его окнами. Он сжалится. У него доброе сердце.

– Это я уже заметил… – И месье Кревер обреченно вздохнул.

– И все-таки Вы полюбите месье Базиля всем сердцем, – и вдова поправила на своей груди краешек пуховой шали.

– Вы верите в любовь, мадам?

– Нет, месье Кревер, – и она вдруг нервно задергала глазом.

Покойный муж мадам Рабински, очевидно, не отличался миролюбивым характером.

Кто в Париже не знает дом могильщика на улице де Сен-Венсан близ одноименного кладбища? Особенно его почитают поклонники творчества Артюра Рэмбо. По слухам, именно здесь, в первом подъезде, «нехороший мальчик» со своим любовником Верленом справили нужду в мае 1871 года, возвращаясь с попойки. Да, Бог знает, что они еще здесь вытворяли… Темная история, как и темень подъезда, хранит свои страшные тайны, но на потолке, если поднести зажженную спичку, можно до сих пор увидеть довольно оригинальное граффити – чья-то роскошная женская задница. Однажды папаша Люсьен, в одиночку борясь с уличным просвещением, пытался замазать все это безобразие толстым слоем зеленой краски, другой у него просто нет. Когда он это делал, то озирался по сторонам. Но ему все равно выбили из-под ног стремянку, и он целый месяц ходил злой, как черт, с зеленой бородой. Собственно на этом вся реставрация дома могильщиков и закончилась. Что греха таить? Здание времен Парижской коммуны жестоко эксплуатируется и, прямо можно сказать, дышит на ладан. Мансарда или, попросту говоря, крыша, как год заколочена во избежание обрушения, и все это под популизм властей придать домику могильщика исконный исторический вид. Но хозяин Брюно не торопится выполнять указания сверху, выжимая последние соки с жильцов первого этажа. Чего он ждет, всем известно. Если крыша рухнет или, не дай Бог, случится пожар, ему выплатят значительную компенсацию. Но домик в стиле позднего барокко на улице Сен-Венсан держится из последних сил. Пока держится. Все в ожидании и на нервах. Особенно по этому поводу переживает мадам Рабински. Она бдит каждый шорох, каждый подозрительный шум. Вероятней всего, в мире эхолокаций ей нет равных. Не зря Люсьен давно ее подозревает в сговоре с «рембистами», так как видит очевидное сходство ее жирных ягодиц с теми, что выжжены огарком свечи на потолке. Но правда, как водится, где-то посредине. В любом случае одинокая вдова имеет право на личную жизнь, и, в конце концов, она может переживать не за себя. Она опекает Моша, как курица-наседка, и он самый послушный еврейский сыночек во всем Париже.