М. Нагорная - Потерянный рай. Роман

– Какая сумма вам высылалась?

– Сумма? Ах, разве это сумма, разве это деньги, на хорошую водку с закуской не хватит.

– В последний раз когда выслал?

– Уже два месяца как не высылаете, Константин Ник… Василь… ич… – Владимир Петрович пытался вспомнить отчество своего будущего благодетеля, но Константин Витальевич даже и не думал ему подсказывать. – А я ведь последние деньги на неё потратил, а она растёт и растёт. И чего они так быстро растут? Сегодня купил ей платье, а завтра оно уже ей мало. Столько денег на неё уходит, ай-яй-яй. А накормить ещё надо и не просто так, а витамины там всякие: апельсины, яблоки… картошечка…, – Владимир Петрович даже закрыл глаза и благодушно счастливо заулыбался, мечтательно перечисляя все свои любимые закуски под водку: – селёдка с лучком тоже неплохо…

– Допивайте, – прервал его Константин Витальевич. – Пошли, провожу вас.

– А как же мой вопрос? – вдруг спохватился Владимир Петрович, вспомнив, зачем пришёл.

– Решим, обязательно решим. Сегодня же.

– А куда я сейчас пойду?

– На свежий воздух, на скамейке посидите. О вас позаботятся.

Владимир Петрович подхватил недопитую бутылку водки, вложил её во внутренний карман пиджака и нетвёрдым шагом, пошатываясь, вышел из кабинета. Идя по длинному коридору, он постоянно пытался ввалиться в другие комнаты, но Константин Витальевич, взяв его за рукав пиджака, перенаправлял по нужном курсу. Владимир Петрович уже плохо соображал. Он вышел в сад и сел на скамейку под сиренью. Жара. Совсем разморило. К ограде особняка подъехал милицейский УАЗик, из него вышли два милиционера и направились к Владимиру Петровичу, один из них, приложив к козырьку фуражки руку, представился:

– Старший лейтенант милиции Смирнов.

– Угу, – только и смог ответить Владимир Петрович, кивнув головой.

– Ваши документы, гражданин.

– Пож-ж-жаста.

Но достать паспорт из внутреннего кармана пиджака Владимир Петрович уже не смог, вытащил и протянул им бутылку водки.

– Пройдемте с нами.

– Куда? Зачем?

– Пошли, пошли.

Владимира Петровича подхватили под руки, а он уже не имел сил сопротивляться. Его посадили в машину, отвезли в отделение и поместили в отдельную камеру. Константин Витальевич в это время вызвал к себе в кабинет своего девятнадцатилетнего племянника:

– Олег, вот деньги. Купишь билет до Москвы, вечером возьмёшь такси, заберешь из первого отделения милиции Лескова Владимира Петровича, отвезёшь на вокзал и посадишь в поезд. Всё понял?

– Да. А он кто? – не удержался от любопытства Олег.

– Не твоё дело, – осадил его Константин Витальевич. – Можешь идти. И Ольгу Станиславовну попроси зайти ко мне.

Разговор с женой начался с короткого, довольно жёстко произнесённого вопроса:

– Где письмо?

– Какое письмо? – машинально спросила Ольга Станиславовна.

Вопрос этот был, конечно, лишним: Вера уже успела ей доложить о визите Лескова, и она была готова к этому вопросу.

– Ты прекрасно знаешь, о каком письме я говорю. Уточняю во избежание лишних вопросов и для краткости диалога: письмо, которое писал Лесков с просьбой выслать деньги на содержание моей дочери; письмо, которое предназначалось мне и было перехвачено тобой не без помощи, надо думать, Веры.

Ольга Станиславовна ответила не сразу, она знала, Константин Витальевич терпеть не мог никакой лжи и притворства и сразу пресекал возможность, как он выражался, «дурочку играть», задавая недоуменные вопросы «Какое письмо? Не понимаю, о чём ты» и так далее, да и Ольге Станиславовне показалось унизительным перед ним оправдываться.

– Его нет, – наконец ответила Ольга Станиславовна.

– Отличный ответ, главное краткий. Хорошо, продолжим. Как давно ты посылаешь Лескову деньги и сколько?

– Не понимаю, это что – допрос? – поднялась со стула возмущенная Ольга Станиславовна.

– Называй это как хочешь. Можешь поэтическим вечером назвать, можешь игрой в шашки.

– Зачем тебе это нужно? Зачем это всё нужно ворошить? Это отвратительное, гнусное письмо гнусного шантажиста. Я же тебя пыталась оградить от этого, нашу семью. Неужели мне мало того ужаса, что пришлось пережить и…, – Ольга Станиславовна вдруг поняла, что муж почти её не слушает, равнодушно попыхивая трубкой и холодно поглядывая на неё, настолько он пренебрежительно относился к её мнению, но всё же, теряя свой напор и уверенность, она продолжила: – Я надеюсь, что всё это закончилось, и мы больше не услышим этой фамилии. Пусть они не пытаются навязывать тебе какого-то ребёнка, неизвестного, между прочим, происхождения и вешать эту обузу. К тому же…

– Хватит кружева плести, – вдруг прервал её тираду невозмутимый Константин Витальевич. – Ты не ответила на мой вопрос: сколько и как давно ты посылаешь деньги? Прошу кратко и точно.

– Пятьдесят рублей. С февраля.

– Похвально, не сильно поскупилась. Деньги, правда, пошли не по назначению. Не очень ты разумно ими распорядилась, так что я думаю урезать твой бюджет, тем более, что ребёнка я возьму к себе.

– Да ты что! – подскочила Ольга Станиславовна. – Да ты… о, боже! Ты уверен, что это твоя дочь? Он же просто аферист и эта… твоя… бывшая… тоже не промах. К тому же там был этот Кузнецов и неизвестно чей это…

– Не тебе об этом говорить, – жёстко оборвал её Константин Витальевич, хищно суживая глаза.

Ольга Станиславовна на миг растерялась. Она-то знала, на что он намекал, но, к его чести, вслух никогда и ни при каких обстоятельствах её грехи не обсуждал, слишком был порядочным, чем она всегда пользовалась. Взяв себя в руки, она продолжила уже спокойней:

– И зачем тебе эта обуза? Ты это мне на зло делаешь, а будут страдать дети. На меня-то можно наплевать, но ты о Жанне подумай, о Коле, что им придется вынести. Людям-то рот не закроешь. Все на них пальцем будут показывать: «Вот их сестра, то ли сестра, то ли нет». Как ты им будешь объяснять, кто это, откуда она взялась. «Это ваша сестра, познакомьтесь». А вдруг она не нормальная. Они все там не очень…

– Я обсуждать это не намерен и спрашивать твоего совета, тем более разрешения, не собираюсь. Ребёнка я заберу. И не вздумай строить из себя жертву: ты ей не мачеха, она тебе не падчерица. Она моя дочь и только. Всё, разговор закончен.

Ах, как он изменился, повзрослел и стал совершенно чужим и уже неподвластным ей. Где же тот мальчик, тонкий, ранимый, напичканный романтическими, сентиментальными глупостями мальчик, которым она, холодная и расчетливая, никогда и никого в своей жизни не любившая, могла повелевать как презренным рабом, могла мучить, доводить до исступления, заставляя ревновать? Куда исчезло его мальчишество, безудержная горячность и дикая страсть? Когда она упустила его? Когда неосторожно призналась в том, что Жанна не его дочь? Может, это была её роковая ошибка? Хотя после этого неосмотрительного признания он, всегда робевший перед ней, как будто взорвался. Ольга была ошеломлена его напором, его силой, которой в нём не предполагала, и даже прониклась хоть и слабым, но чувством уважения к нему. Нет, он тогда ещё продолжал её любить, любить ещё более ревностно и неистово, порой до жестокости, но не от желания причинить боль и сокрушить её женское тело, а просто от переизбытка чувств, которые уже физический не мог сдерживать, правда, по окончании этой сумасшедшей бури ему нужно было вовремя увернуться от её прелестной ручки, щедро раздающей пощёчины в награду за его старания. И хотя по ночам она была в полном его распоряжении (в мучительно-сладостном плену), утром власть переходила в её руки, он по-прежнему был её рабом, она ещё долго держала его в узде и вдруг упустила.