Тори Ру - Мы носим лица людей

– Выходит, ты ради друга пошел против всех…

Если он сейчас станет расспрашивать о моей жизни, что я отвечу? Что я делала все с точностью до наоборот? Что я была способна лишь на равнодушие и снисходительные взгляды, и в душе моей не было ничего, кроме одиночества, злобы и пустоты?.. Что своего единственного друга я предпочла опрокинуть в грязь ударом ноги?

Вся моя жизнь – пособие по неблаговидным уродским поступкам. Уродские поступки одних порождали уродские поступки других, и так по цепочке дальше и дальше…

И совсем иначе где-то рядом жил парень с моим лицом.

– Честно, это был самый дебильный поступок в моей жизни. Если бы можно было, я, как в фильме, обязательно добавил бы внизу экрана субтитры: «Никогда не повторяй этого в реальности, идиот!» – вздыхает Макс и замолкает.

Я снова его тормошу:

– Ну продолжа-а-а-ай!..

– Как водится, потом мы решили сколотить группу, – в комнате темно, но я понимаю, что Макс улыбается. – Славик писал офигенную лирику, а еще он пел как бог – это мы выяснили, когда он впервые напился. Ротен давно стучал в ДК на барабанах, я бредил гитарой, а Ли вытянулся и стал любимцем женщин – ему сам дьявол велел быть басистом. Славик придумал название – собственно, ты его знаешь… «Мы носим лица людей». Мы не «Чурки», не «Комары», не «Гнилые», мы – люди… Да, пафосно, но что было взять с пятнадцатилеток?

– Что случилось со Славой? Все ваши нынешние старания ради него? – Я задаю этот вопрос, хотя знаю, что ответ меня сокрушит. Сокрушит своей простотой, очевидностью и правильностью.

– Изначально – да, так и было… – Какое-то время Макс молчит, и только капли барабанят по карнизам. – Осенью ему поставили очень хреновый диагноз. Все это время он валялся в областной больничке, в отделении онкологии, а мы судорожно искали деньги. Для операции, которую проводят только в Израиле. Родители Славика продали квартиру и машину, мы закидали постами с просьбой о помощи все группы в соцсетях, клеили листовки на остановках… и знаешь, что самое дерьмовое? Ты клеишь эту листовку, а ее срывают. Ты приходишь и клеишь на это место две, но срывают и их… Да, хорошие люди не перевелись – откликнулись очень многие. Но, откровенно говоря, взывать к людскому состраданию – дело довольно гиблое. А вот возможность купить кого-то на время пользуется куда большим спросом… Кому-то нужна реальная помощь, кто-то хочет простого участия, кто-то забавляется, словно покупает для себя карманную зверюшку… Тогда же у нас и возникла идея флешмоба, которую мы запилили в наш паблик. Подтянулся народ. Как выяснилось, даже ты о нас так узнала… Славке уже лучше. Но в областной онкологии в такой же операции прямо сейчас нуждается один мелкий, и зовут его Ваня…

Макс говорит что-то еще, но его слова про зверюшек и больного мальчика так резанули по моей совести, что я задыхаюсь.

…Жили-были два человека с одинаковыми лицами. Девочка и мальчик. Зло и добро. Тьма и Свет. Инь и ян…

Мне необходимо заработать для себя прощение. Возможно ли, что стена, в которую я уперлась на своем пустом бесцельном пути, возникла лишь для того, чтобы я выбрала для себя другой?

Я кладу голову на плечо брата:

– Я хочу быть с тобой. С вами. Я тоже хочу иметь человеческое лицо.

Сказочный мир вокруг меня состоит из голубой, пронизанной солнечными лучами мерцающей невесомости. Сквозь мягкую ватную дрему я слышу, как грохают открывающиеся оконные рамы, как звенят, рассекая небо, утренние птицы, как гудят моторами машины, проплывая по лужам…

Уютная привычность деликатно нарушается, мягко смещаются ракурсы, тепло плеча под моей щекой сменяется на прохладную поверхность подушки.

Чьи-то пальцы убирают с моего лица выбившуюся прядь и заправляют за ухо.

Я знаю, кто рядом. Я чувствую, как он разглядывает меня.

В его объятиях так спокойно и сладко спалось.

Где-то между явью и сном я гуляю по воздуху. Это невозможно и противоестественно, но захватывает дух и заставляет замирать сердце…

Шаги удаляются, и в комнате тихо закрывается дверь.

Мир обретает меня только в полдень. От нестерпимой жары и высокой влажности простыня липнет к телу, по лбу течет пот. А душа не в порядке – дышу поверхностно и часто от ощущения, что в ней дымятся и шипят кусочки карбида. Я помню это чувство. Оно называется стыд.

Сажусь на кровати, тупо и долго смотрю на ползающую по стеклу муху.

Ничего предосудительного не произошло.

Ночью, когда весь мир выглядел по-другому, мы с Максом еще долго говорили о разных смешных, грустных, непознанных и потрясающих вещах. Моя голова лежала на его плече, а его рука – на моем. Маленькой девочке было спокойно, маленькое сердечко замирало. Мы и уснули в обнимку, но на этот раз не случайно. Дождь бил по подоконнику, родное сердце стучало у меня под ухом, а перед глазами кружился космос.

Я запуталась в невидимых узах.

Он – мой брат. Но я не знаю, где границы дозволенного.

Когда я, шаркая, появляюсь на кухне, бабушка широко улыбается, выдвигает для меня табурет и, растягивая гласные, громко произносит:

– Дарина! Доброе утро! Садись, завтракай. Ох, подожди, я только слуховой аппарат надену!..

Она выходит, а я усаживаюсь за стол и исследую рисовую кашу в тарелке. Пахнет вкусно: заботой и домом. Беру ложку, ем, присматриваюсь к окружающей обстановке. А вообще-то здесь чисто и мило: белые занавесочки, деревянная хлебница с нарисованным цветком, салфеточки, фиалки…

Как же странно, что одно и то же место может так поразному восприниматься – в зависимости от времени суток, угла зрения, наших эмоций…

Бабушка возвращается и занимает табуретку напротив. Она улыбается:

– Ну как? Есть можно?

– Угу.

– Твоя мама обожала такую кашу на завтрак. Моя мама когда-то могла обожать кашу на завтрак…

Я медленно жую, разглядываю бабушку, а она разглядывает меня. А ведь ей не больше шестидесяти. Ее глаза так похожи на мои, что я хочу отвернуться, но они так похожи и на глаза Макса, что я не в силах отвести взгляд.

– Да? – мямлю я.

– Ага! Катя обожала, а вот Наташа терпеть не могла. Они меня вечно с ума сводили! – улыбается бабушка. – Вот сама посуди: совершенно одинаковые внешне, а характеры – небо и земля. Наташка добрая и смешливая была, и минуты не могла на месте усидеть, полстраны объездила, будто хотела прожить сразу три жизни…

Бабушка отворачивается, быстрым, почти неуловимым движением смахивает с щек слезы и снова прячет их за улыбкой.

– А… мама? – Я почти шепчу.

– А твоя мама всегда была тихой и какой-то настороженной, что ли… Говоришь ей: «Кать, ты бы хоть на улицу вышла, во дворе поиграла…» Нет. Но стержень в ней был. Если решила – с пути не свернет. Когда привела твоего папу знакомиться, я в шоке была, выпила за вечер горсть валерьянки. Я была против их отношений, сразу это им и высказала. Наутро она собрала вещи и ушла. К нему. Насовсем… Да и я не подарок! Виновата… – отмахивается бабушка, встает, чтобы зажечь газ под чайником. – Ссоры их с моей подачи происходили. Не могла смириться с таким ее решением, долго пыталась влезть, развести… Вот чем все закончилось. Внучку за всю жизнь видела три раза… а Кати нет. Как и Наташи.