Николай Чепурных - Прости мне мои капризы

Стимулирует воображение, изумляя, подчас, его носителя, то есть меня, своей беспредельностью – как наша Вселенная, и безграничностью, а также – отсутствием моральных и прочих разных этических ограничений.

Наводит, порой, и на вполне серьезные размышления, включая вопросы, на которые у меня нет ответов. Из какой она социальной среды? Каков род деятельности (занятий), кроме той, что явно подразумевается, в соответствии с характером вброшенной в сознание «страждущих» информации (никаких в этом сомнений быть не может…)? Какие исключительные обстоятельства (исключительные ли?) подвигли ее такимобразом выстраивать жизненную свою стезю? Нужда в хлебе насущном (вопрос, между прочим, далеко не праздный: хлеба в стране, обладающей поистине не имеющими, почти как Вселенная, пределов посевными площадями, хватает сегодня не на всех…)? «Генетическая» предрасположенность (если таковая существует…)? Приобретенная потребность совершать рискованные поступки, с неистребимым желанием – познать незнаемое? Что означает это – сбивающее с ритма дыхание – словосочетание: «без комплексов» (с вредными привычками более-менее ясно: курение, алкоголь, наркотики… Впрочем, наркотики – это уже не привычка, а кое-что посущественней, посерьезней – в смысле тяжких последствий для здоровья…)? С каким количеством «состоятельных» кро… то есть мужчин, эта дама – уже успела «приятно провести время»? И в самом ли деле она «обаятельна», а внешность соответствует «модельной»? Правда, здесь я должен разъяснить одну, в некотором роде, принципиальную для меня вещь. Ее суть заключается в том, что в оценке присущим женщинам достоинств понятие «модельная внешность» – не является для меня определяющим, приоритетным, то есть способным отвлечь от других, более весомых, важных, ориентиров, сбить с толку. Во всяком случае, те истощенные, как будто измученные голодом, или каким-либо телесным недугом, красотки (с поразительной точностью нареченные острословами «зубочистками»…), которые иногда мелькают перед моими глазами на экране телевизора (в реальной жизни – я никогда с ними на сталкивался…), – ни на какие фантазии меня не вдохновляют и, кроме иронии и сочувствия, иной реакции во мне не вызывают.

(Возможно, я чего-то тут недопонимаю…).

А когда, приблизившись к остановке, я вижу, что рядом никого нет (днем такое случается не часто) – притормаживаю.

Не замечая, как в худую, далеко не атлетическую мою спину – настойчиво, невидимым своим посохом, постукивает Время, отмахиваясь от собственных, настырных, мыслей, что угодил-де в глубокую психологическую ловушку, – словно глупый барашек на новые воротца, таращусь на никчемный этот листок.

Не чувствую я также, как на сморщившемся, от натуги, лбу проступает предательская испарина – помимо прочего, верный признак того, что не все свойства собственной моей натуры мне известны.

Таращусь, с какою-то острой, непонятной себе самому грустью и даже тоской, осознавая, что проведи я здесь хоть полжизни, состарься, – не рискну намаракать полное «слез» и надежд, или отчаяния письмо и не отправлю по указанному на известной бумажке адресу…

Ночь.

Улица.

Вечные звезды над головой.

Самое подходящее время и место для романтиков – если таковые еще остались в нашем…ском …том, или …ном мире (каков именно этот наш мир – каждый может решить для себя сам…).

Наверное, я – не романтик.

Нет…

Потому что какой-то особой предрасположенности к ночному времяпрепровождению – я в себе не нахожу.

Да и не особой тоже.

Я ее разлюбил.

Эту таинственную ночную пору.

Шестнадцать лет назад.

К тому – чрезвычайно важному в моей жизни периоду – третья по счету планета Солнечной нашей системы по имени Земля совершила вокруг могущественного Светила – за всю свою сверхдолгую эру существования (по человеческим, а может быть, и по космическим меркам…)… плюс еще девятнадцать стремительных оборотов.

Именно столько – девятнадцать весен и зим – я вполне, себе, благополучно, комфортно жил-поживал на белом свете.

Из этих девятнадцати весен и зим – семнадцать прошли в Центральной полосе России. В благословенной сельской местности, где благодатная, отзывчивая на добрый уход, почва сполна засевалась хлебным зерном и гречихой, картофелем и морковью, свеклой и капустой, другими сельскохозяйственными культурами и даже таким, весьма неоднозначным по нынешним оценкам, растением, достигавшим в высоту чуть ли не два человеческих роста, как конопля, семян, или плодов которой в один только год государству было сдано (факт, официально задокументированный…) в количестве пятисот пятидесяти тонн! Леса были полны грибов и ягод – как писал поэт Николай Рубцов:

Вот, только летом – уже не так раздольно, как раньше, шумели листвой посаженные дедами яблоневые сады, заросшие густой, вольной травой, приходящие теперь в запустение, и процесс этот необратим.

… А Ирине ее жизненные часы-ходики отстучали на треть поменьше, чем мне – тринадцать годочков. Если полных. А если считать точнее – то всего через месяц ей должно будет исполниться – четырнадцать.

Несмотря на значительную разницу в возрасте (это в более зрелом периоде жизни – пять, или шесть лет не столь чувствительны, для различного рода отношений, между мужчиной и женщиной, в иных случаях – и вовсе незаметны…), мы были привязаны друг к другу крепкими, прочными нитями.

Взаимные наши симпатии обнаружились следующим образом.

Спустя день после моего приезда домой – теплым, тихим вечером я наведался в сельский наш Дом культуры. Прекрасное, двухэтажное это здание, с возвышающейся над вторым этажом дополнительной кирпичной конструкцией, предназначенной для демонстрации в том числе настоящих цирковых представлений, было построено к знаменательной исторической дате – 100-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата В. И. Ленина, и я (с товарищами) являлся мало возрастным свидетелем стройки, бессчетное количество раз облазивший каждый ее уголок – во время отсутствия строителей, разумеется. На одной из стен надстроенной конструкции, поверх серой штукатурки, красной краской был изображен и сам вождь, точнее, только его голова, занимавшая почти всю площадь стены. Лицо Ильича, отчетливо видимое издалека, было необыкновенно приветливым. Подобное ощущение возникало – благодаря известной всему миру, обезоруживающей – «ленинской» улыбке и ласковому, доброму прищуру глаз.

Пришел я в Дом культуры затем, чтобы увидеть (возможно) кого-либо из «старых» своих друзей и посмотреть на огромном, широком полотне мультики. Это было обычной практикой, когда время от времени, вместо художественной картины (предпочтение неизменно отдавалось так называемым кассовым фильмам – приключенческим, комедийным, любовным, среди которых особо почетное место занимали вышибающие из глаз слезы у женщин – индийские ленты)…, киномеханик привозил из районного центра мультфильмы. В этот раз вниманию зрителей предлагалось: три первых выпуска «Ну, погоди!», «Жил был пес» и «Как казаки невест выручали».