Марсия Андес - Я сгораю

– А она что?

– Догадайся.

Я поднимаюсь на ноги и пытаюсь стянуть с себя верхнюю одежду. Мил недолго молчит.

– Думаю, сделала вид, что ей все равно, и отпустила тебя в самые непроходимые джунгли, переполненные змеями и ядовитыми пауками. – Она делает жутковатый голос.

– Ага, – печально усмехаюсь я. – Сказала: «Хорошо. Что-нибудь еще?» – передразниваю мать.

– Ну, кто бы сомневался, – тянет Мил. – Ты расстроена?

– Немного.

Бросаю футболку в кресло и морщусь от неприятного запаха пота, ведь в душе после пробежки я так и не была.

– Не парься. – Она откашливается. – Вот поживете пару недель вдали друг от друга, может, и проснутся в ней материнские чувства.

– Сомневаюсь. Ладно, пойду я в душ, а то от меня несет, как от нашей команды по регби после недельной тренировки.

– Ага, – смеется Мил. – Давай. Не хочу, чтобы моя подруга превратилась в тупого качка.

Я усмехаюсь, вспоминаю Майкла Филлинса, а потом отключаю вызов. Так. Сок с любимыми кексами подождет, а я в душ! Нужно расслабиться и подумать обо всем, что сегодня произошло.

О Нине с Шоном.

О предложении вступить в команду по бегу.

О капитане «Викингов».

О маме.

И о поездке в лагерь. До нее осталось меньше месяца, и нужно уже готовиться к отъезду. Не люблю все делать в последний момент.

Я потягиваюсь и выхожу из комнаты. Мама все еще разговаривает по телефону – ее голос слышен даже на втором этаже. Не вслушиваясь в разговор, захожу в ванную и скидываю грязную одежду, бросая ее в корзину. Включаю воду и тут же забираюсь в нее, позволяя шуму заглушить все посторонние звуки.

Горячая ванна после тяжелого дня – это лучшее, что можно придумать в этом мире. Просидев в ней почти час, я, наконец, вылезаю из воды, обматываюсь полотенцем и возвращаюсь в комнату.

Подхожу к кровати и хватаю мобильник, снимая блокировку и замирая. Шесть пропущенных от Нины.

Прикусываю губу, пытаясь унять колотящееся сердце, и звоню подруге. Пока идет гудок, забираюсь на кровать с ногами.

– Шон в коме, – это первое, что я слышу, как только Нина поднимает трубку.

– Что? – осекаюсь я. – Я…

Прокашливаюсь, не зная, что ответить.

– Сможешь приехать через час на наше место?

– Да, конечно.

– Жду.

Нина отключается, а я все еще сижу на кровати и не понимаю, что происходит. Шон в коме?! Неужели все настолько серьезно? Бедная Нина…

Наше место – это детская площадка недалеко от школы. Раньше мы частенько там зависали, обсуждая мальчиков и школьные сплетни, но со временем необходимость приходить исчезла так же постепенно, как и наш квартет. Иногда я забредаю туда, сажусь на скамейку и вспоминаю, как когда-то давно мы с девчонками смеялись под скрип старых качелей.

Пока собираюсь и перекусываю кексами, проходит больше времени, чем планировалось, поэтому на встречу я опаздываю. Нина уже сидит на качелях: ее голова опущена, волосы растрепаны, словно она добиралась сюда бегом.

Выглядит Нина покинутой.

Я подхожу ближе, сажусь на соседние качели и молчу. Хочется обнять Нину, но я не решаюсь. Хочется спросить, что с Шоном и как она сама, но я не делаю даже этого.

– Я бросила теннис, – наконец бормочет она после продолжительного молчания.

– Оу…

Удивленно смотрю на нее, не веря своим ушам.

– И как… – Я собираюсь спросить о реакции ее родных, но осекаюсь.

Нина выглядит так, словно готова вот-вот разреветься, и мое сердце невольно сжимается. Подруга шумно втягивает в себя воздух, откидывается назад, и теперь я могу разглядеть ее лицо. У нее опухшие красные глаза – Нина плакала – и усталый, потрепанный вид. Смотрю на ее профиль и пытаюсь подобрать подходящие слова, но в голове кавардак.

– Как Шон? – спрашиваю я.

Ее губы вздрагивают.

– Я не знаю, – Нина плотно сжимает челюсть. – Я пробыла там все время, пока он был в реанимации. Врач сказал, что у него множественные переломы, черепно-мозговая травма и что-то с органами, но пока Шон в безопасности. Если не считать, что он в коме. Третья степень. Есть риск, что она перейдет в запредельную, четвертую. Тогда его подключат к аппарату. Никто пока не знает, когда он придет в себя. – Нина снова судорожно вздыхает и прикрывает лицо руками, словно пряча слезы, но ее плечи не дрожат, и я не слышу всхлипов.

– Боже, – шепчу я. – А известно… – Я осекаюсь. – Как все случилось…

– Не справился с управлением, – коротко бросает она. – Официальная версия. Подробностей не знаю.

Отворачиваюсь и прикрываю глаза рукой – передо мной встает образ улыбающегося Шона. Короткие черные волосы, карие глаза, родинки на шее, ровные красивые зубы, немного курносый нос с еле заметными веснушками. А потом я буквально вижу его на больничной койке, а рядом плачущую Нину, и мне становится дурно.

– А с теннисом что? – вздыхаю я.

Девушка пожимает плечами, смотря на свои сцепленные руки. Она прислоняется виском к качелям и недолго молчит.

– Тренер позвонила матери, чтобы справиться о моем самочувствии, – бормочет Нина, и я мрачнею. – Узнать, буду ли я на завтрашней тренировке. Оказалось, что мать не в курсе о моем сегодняшнем прогуле.

– Оу, Нина. – Я виновато морщусь. – Это моя вина, надо было придумать что-нибудь правдоподобное…

– Забей, – бросает подруга. – Здесь нет твоей вины. Она бы все равно позвонила.

Я прикусываю губу, наблюдая за тем, как подруга начинает потихоньку раскачиваться, не отрывая ног от земли. Слышу крики и возгласы – здесь недалеко школьный стадион, и на нем, кажется, все еще тренируются «Викинги». Почему-то думаю о Майкле Филлинсе.

– Я когда домой вернулась, – тихо рассказывает Нина. – Она сразу начала выяснять, почему я прогуляла тренировку, – Я понимаю, что подруга говорит о своей матери. – Я тогда была расстроена из-за Шона, не было сил что-то придумывать, и я сказала правду. Мама разозлилась и заявила, что запрещает мне видеться с ним, что он только отвлекает меня. Я должна думать о своем будущем, а не о парнях. Для меня сейчас важны тренировки и соревнования. Победы, кубки. А я просто стояла перед ней и вдруг поняла, что ничего мне не надо. К черту все это дерьмо, к черту ее тренировки! Я ей все высказала. И о том, что ненавижу теннис, и о том, что она меня достала со своими постоянными запретами и турнирами. Я сказала, что больше не буду играть. И ушла. И вот я здесь.

Я внимательно смотрю на Нину, неожиданно начиная испытывать гордость за нее. Наконец-то она сделала это, перестала играть по правилам родителей и поступила так, как хочет.

Немного улыбаюсь, протягиваю руку и переплетаю наши пальцы.

– Знаешь, что, – уверенно говорю я. – Мы сейчас пойдем ко мне домой, наберем всяких сладостей, запремся в комнате и устроим пижамную вечеринку.