Екатерина Митрофанова - Дарю тебе небо – Дорога в Вечность

Таким оказался первый полёт Влада на самолёте. Весьма и весьма далёким от того, как он себе это представлял. Этот день, по злой иронии судьбы, оказался одним из худших в его жизни. Полёт был угрюмым и молчаливым спутником огромной трагедии. Смерть Лиды – его, Влада, личное горе и страшнейший удар для Ладушки и их с сестрой пожилых родителей.

По значимости потери этот день для Влада можно было сопоставить лишь с одним днём. Днём растреклятой аварии, оборвавшей жизнь его брата и в буквальном смысле уничтожившей его самого.

Потом были похороны Лиды. Владу не довелось быть на прощании у брата. Этого он не простит себе до конца дней, хотя вина его была лишь в том, что в это время он находился в больнице их родного Солнечногорска – большей частью в бессознательном состоянии, с покалеченными глазами и переломанным телом.

Тем не менее факт остаётся фактом. Со Стасом он должным образом не простился. Лишь в день выписки из больницы он наконец побывал на могиле брата и отдал ему то, что получил от Стаса в день аварии, – заветный оберег с изображением Николая Чудотворца. Маленький овальный кулон на серебряной цепочке, который родители приобрели для старшего сына после того, как тот сообщил им и младшему братишке о своём намерении поступить в лётное училище.

Влад не должен был брать этот оберег. Ни при каких обстоятельствах, ни под каким предлогом. Однако Стас настоял на том, чтобы брат его взял. Он защитил Влада дважды. В момент, когда отдал братишке заветный оберег, и полутора часами позже. В ту решающую секунду, когда заслонил брата своим телом, чтобы спасти ему жизнь ценой своей собственной.

Влад вернул Стасу оберег – повесив заветный кулон с изображением Николая Чудотворца на могильный крест, установленный в изножье холмика сырой земли, накрывавшей, словно лоскутом добротно сшитого одеяла, останки брата. И мать сразу же купила Владу точно такой же оберег в Никольской церкви, венчавшей территорию кладбища.

Вот таким неправильным и в какой-то степени даже малодушным – во всяком случае, так считал сам Влад – получилось его прощание со Стасом, который спас ему жизнь. Этого урока Владу хватило с лихвой, и не проститься должным образом с Лидой он просто не мог.

Это был первый и единственный раз, когда нежные, мягко очерченные губы Влада соприкоснулись с кожей Лиды – пронизывающе-холодной, неживой. Влад робко поцеловал торжественно возлежащую в небольшом и узеньком, но довольно прочно сколоченном и красиво убранном живыми цветами гробу строгую, но вместе с тем какую-то особенно щемяще трогательную девушку в мертвенно-мраморный лоб.

Это всё, что Влад мог позволить себе в отношении Лиды. Больше его губы никогда до неё не дотронутся. Влад простился с Лидой, передав этой светлой девушке частичку своей души. Ладушка, несомненно, поняла бы этот жест и не возразила бы против него, но так как её – опять-таки в силу обстоятельств, до невозможности схожих с обстоятельствами Влада в день похорон Стаса – не было на прощании, то ей об этом знать не обязательно. Да она и не спросит. Так что получается, это стало маленькой тайной Влада. Его последним нежным приветом Лиде. Девушке, предназначавшейся его брату и навеки упокоившейся рядом с его останками.

Какое же это всё-таки интересное и увлекательное занятие – не занятие даже, а целое действо – роспись имбирных пряников! Будто бы из глазури, айсинга и пищевых красителей создаётся целый мир – удивительный, насыщенный всеми возможными оттенками и изображениями, неизведанный и необычайно манящий и притягательный!

Вроде бы и схоже с лепкой из полимерной глины, но всё-таки иначе. Наверное, в имбирные пряники вкладывается больше души, они способны донести и передать больше тепла, исходящего от того, кто над ними работал. Да и сам принцип росписи весьма своеобразен. Линии, выведенные поверх слоя глазури пищевым красителем, как бы размываются с помощью стека-зубочистки, образуя новые дивные узоры, как будто бы рождённые из небытия. Эти старательно вычерчиваемые линии затем живут своей жизнью, неизменно радуя взор.

Интересно, почему с зарисовками небес, которые Влад выполнял в технике гризайль, используя сангину, а также светлую и тёмную сепию, нанося поверх тонированной бумаги, служащей основанием для подобных эскизов, такого «оживляющего» эффекта не достигается? Может быть, Влад что-то делает не так? Не чувствует небеса в их вечной и бесконечной сущности, как чувствовал их его погибший брат? А может быть, чтобы оживить нарисованные Владом небеса, недоставало лишь пустяка? Может быть, стоит лишь поменять, к примеру, основу – вместо тонированной бумаги взять, скажем, самый обычный ватман, либо чуть-чуть изменить принцип нанесения штрихов, либо дополнить традиционно используемые Владом сангину в сочетании со светлой и тёмной сепией каким-нибудь иным художественным материалом, – и небеса на эскизах Влада оживут и станут по-настоящему насыщенными, одухотворёнными?

А может, нужен принципиально иной подход? Использовать всё богатство красок, всю палитру от лазурно-светлых до свинцово-наливающихся тонов, совершенно различные основы для рисования – от простых альбомных листов и плотных листов ватмана до тонированной бумаги и грунтованных холстов? Отказаться от техники гризайль и испробовать принципиально иные техники? Подключить акварель, сухую пастель, темперу, гуашь? Можно даже попробовать в качестве эксперимента сделать какую-нибудь зарисовку древесным углём. Впрочем, нет, это уж слишком. Во всём должна быть мера. И оригинальность. Если Влад откажется от техники гризайль, его рисунки станут лишь жалкими попытками повторения эскизов Стаса, их блёклыми копиями. А Владу нужно, чтобы его эскизы сохранили свою собственную, только им присущую изюминку.

Так что он продолжит оттачивать своё мастерство именно в выбранной им самим технике. Просто будет экспериментировать в этой области, не теряя чувства меры. Добавит в свои рисунки нечто такое, что сумеет их оживить. Он ещё подумает, как это сделать. Ведь нельзя забывать и об эскизе дома на берегу озера, который он проектировал по желанию погибшего брата.

С эскизом проекта дома, кстати, дела пошли получше с тех пор, как мать таинственным образом приобрела для единственного видящего теперь глаза Влада уникальную гибридную линзу. Мать не сказала, где она достала такое чудо, которое она передала Владу ещё в пансионате Абхазии, но линза волшебным образом ему подошла. Владу даже стало казаться, что с тех пор как он начал её использовать, его зрение чуточку улучшилось. Хотя близорукость, как показал последний осмотр у офтальмолога, по-прежнему продолжала прогрессировать, Влад заметил, что линза выправляет его основной дефект: предметы перестают двоиться перед глазами, как это было при ношении очков, и обретают ту форму, которая на самом деле им присуща. Кроме того, с гибридной линзой изменяется угол обзора и как будто бы расширяется поле зрения.