Людмила Захарова - Философия любви. Рассказы

А вокруг стола – то пили, то пели, не очень-то интересуясь им. И всего-то: «Как дела, старик?» Да ведь говорил уже, как только вошел. Все такие же бестолковые, как… Да Бог с ней. Она уже не вернется никогда. Не простит. Да и он не простит: прилюдно, при всех… Зараза! В первый раз так отомстили. И кто! В первый раз за тридцать лет было так больно. И сейчас. Романс… Как больно! Или нет? Это дым глаза разъедает.

– Хватит, девочки, песенки петь. Что-то зябко, не пора ли за водкой?

– Что ты, Васенька, не вечер, мы тебе еще споем! Давно же вас не было у нас, а как поживает… – Он так испугался продолжения фразы, что одноклассница осеклась и, заминая неловкость, запела из давнего репертуара, когда они бывали вдвоем.

Запела… словно песня может что-то исправить, словно воспоминания могут быть приятными – уместными в кругу давних приятелей. Он принял косячок – гулять, так гулять! Ехал к ним – отвлечься от дел. Расслабляет. Приятно. Наверно, был перебор с непривычки. Нет, не гитары… И вот она садится рядом, на свое обычное место, домашняя, своя до гроба. Он смеется от души, до слез, припоминая ей: «Лисенок-лисенок, как давно мы не ездили в Питер! Как здорово, Лисенок». А гитара продолжает звенеть и откровенный до бесстыдства голос Раи поет о чуде, как любили они когда-то, в другой жизни. Ну, просто песня!

Мастерская клубится в непонятных испарениях. Неистребимый дух. Гомон друзей, птиц, гитары. Кокетливо мрачные глаза. Лай и шерсть кошачья. Философские щебетания и пьяные споры эстетов и никакой ответственности.

– Никакой, – подтверждают чьи-то кольца дыма, – кстати, попробуй, тоже искусство.

Особый дар устраивать праздники, драки или варить кофе. Откинутые на подушку волосы сушатся, вбирая терпкий запах вольного мира. Взор в потолок, размышления ни о чем. Катя пробует удержать бокал на острой коленке.

– Не шали, кто будет спать на мокром? – Черти… – Этому не наливать. – Куда фен дели? – Новая фенечка… – А ей бесполезно, не переводи добро, дай сюда… – Что нового? – Читай, Сорока, читай. – Клювики! Клювики! – Сам ты – белая ворона… – Чьи беспризорные дети? – Светик, пой… – Или?.. – Соседские.

Вопли пьяных родителей. Стук в двустворчатые, забитые и загороженные генеральским резным буфетом, двери: «Прекратите безобразие». Фортепьяно в ответ: «трям-трям-трям!» Чумной вагон. Хриплый звонок: «Тебя»…

– Есть в этом доме хоть какая-то посуда? – Сам помоешь. – Кто краски смешал? Какая сволочь здесь лазила? – Чепуха, внимание! – Какого черта? У меня уголь, – огрызнулся самый молодой обитатель мастерской.

– Но какие мысли! – Карандаш… – примиряющим взмахом руки ответил Борода.

– Хватит, раскройте окна! – Город проснется. – А нас нет… – Кто бы телефон поднес? – Новый? – С вами напишешь. – Да! Нас нет и не будет! – Где расческа? Уйти нельзя, все съели, удавы. – Алло?.. замолкли, тихо. – Это эскиз. – Да Бог с ней… – Ну и что?! – И тут со сцены… – Да возьми хоть ее! – Фонтан лжи! – Ха-ха-ха! – Еще рано, ко-не-что, приду… – А зачем?! – Некий шарм. – Врет. – Да. – Просто желание!

– Послушайте, обормоты! Вот окно. И нет ничего прекраснее, если он умеет подать кофе, не нарушая моего ритма. Я продолжаю стучать на машинке, не замечая шипящей сковороды. Ужин будет готов через две-три странички, а пока – кофе. Крохотная кухня и я не претендую на стол, довольствуюсь подоконником. Поэтому духовка действует только в мое отсутствие, что бывает редко. Мне полюбилось работать дома. Потрясающие замыслы! А богемный чад в прошлом. Я встретила его! Ну, естественно, своего мужа. Он пользуется дальней горелкой, заходит к плите сбоку, и мы ничуть не мешаем друг другу. Еще пять строк, и я не обожгусь, хотя, такая тема. Пять строк – и я улыбнусь в отражении стекол: «Превосходный кофе, милый». Я счастлива! Прежде мне не удавалось сочинять так легко и споро, как в этот неполный год, но вы не желаете поверить! Кому смешон семейно-творческий экстаз, пусть выйдут из зала.

– Кто он?

– Никто! Не поет, не рисует, не поэт, не знаменитость! И, самое главное, не играет! Мы все играем, а он живет. Любящий человек достоин уважения даже таких циников, как все мы. Вам все еще забавно услышать сие от дамы, избравшей свободный полет в одиночество? Лишь с ним, рядом, я постигла истину. И смейтесь, негодяи, я свободней, чем когда-либо.

– Но…

– Парадокс! В этот миг, на этой самой фразе о свободе, я вдруг чувствую бледность его лица. Шершавая бретелька, подпаленная утюгом и к тому же в этом месте неуклюже пришитая к бюстгальтеру, вдавливается острием. Нож! В нашем доме есть мужчина, а посему ножи опасно остры. – «Ты сделала это?» – Его нелепый вопрос впервые вторгается в текст, но я не поднимаю головы. Уже поздно. Ночь и кошмарные сюжеты за окном. Я устала и ужин готов, вероятно. Зачем же нарушать привычную гармонию? «Да!» – четко и ясно, под стук клавиш: так-так-так-да! Страничка останется недописанной, останется царапина, это уж точно. Я уже писала о том, что остановиться можно на любой строчке, ибо мы…

– Не повторяй чужого «Мы все смертны».

– Чаще всего я пишу о том, что остановят. Продолжим. «Да, я сделала это. Я предупредила тебя сразу. Не перебивай мысли». – «К-к-отенок, я убью тебя». – Я тороплюсь допечатать лист. Я предвидела это, милый, я верю, но не могу оторваться. Я давно собиралась начать наш роман, но почему-то с конца. Эти слова… я не знаю, откуда и зачем они? И вот, поздно.

– Чушь какая-то.

– Трагикомедия. И это дороже, чем наша жизнь?! Удивительно. Я боюсь, что кончится лист, боюсь глотнуть кофе, боюсь осечки на полуслове, потому что я действительно не играла, не пользовалась тобой и любила. Такое простое открытие: чтобы выйти замуж, достаточно встретить своего мужа. Не очень юной даме, не желающей связывать себя никакой ответственностью, надо лишь столкнуться со своим мужем (не каким-то по счету или бывшим, а со своим). Так просто быть счастливой и сейчас. Ты читаешь выныривающий бред. Ты тривиально поступишь, милый, как все мужчины. Карандашная отметка: стоп. «Ты готов?» Я пью кофе медленно и осторожно, чувствую его бледность, – дочитывает лист. Теперь мне безразличен вечерний ритуал последней страницы, я была откровенной. Уже не хочу смотреть в окно, как водилось прежде, и уже не помню своих слов. Я смотрю в никуда и вижу все «до», «после» и «если бы»… Его пристрастие быть главой семьи и отцом, варить чудный кофе и любить меня такой, как я есть.

– Мечта всех баб!

– О талантах я уже упоминала ныне. На следующей странице он заплачет. Впервые. Но это будет потом. Острее ножей никто не точит, только муж, мой муж. Я предвкушаю финал нашей пьесы: сильное чувство всегда трагедия. Сколько о том насочиняли, что я не сумею здесь что-то изменить. Да, я не хотела обременять себя! И я в таком возрасте, что могу себе позволить быть собой. Мне не мешали, это так. Наоборот. Разве известность – моя заслуга? Это уже его труд. А лопатка саднит. Вот оно! Признание таится за спиной и… Черный коридор распахивает хрустнувшие двери и внезапный сквознячок несет меня в бесконечность, как тот листик, что врывался в мастерскую впереди гостей. И где-то в глубине, за поворотом, вероятно, оставлен свет, словно газовую горелку не стали тушить. Все как в обычной коммунальной квартире и в темнотище не угадать, которая же дверь нужна мне. И уже нет подающего кофе, которому я попалась по ошибке, ибо не я, а мне открылась его дверь. Мой кокетливо мрачный взгляд и его незабываемый вкус кофе. Талант магнетизера. Говорящие руки.