Александра Барвицкая - ЭРАтическая эРОДикА. ВЕСЕННИЕ ПОЭМЫ

9.
Будь
беленькой —
Колыбелька!

Воде – открывая – путь —
будь —
беленькой! —
Светлой будь!

10.
Молчаньем окутай Лету,
и словом – в себя – звучи!

Конца не бывает у света. —
Вода —
преломляет
лучи.

если барометр счастья
зашкалит в тональностях вьюг,
и от ядерных зим небесные снасти
крышкой гроба
покажутся вдруг,
не стоит печали множить. —
не вечно горе
ледяные глыбы толкает.

прочти эти сны, мой друг.
ведь, и у тебя тоже,
если поверишь,
вскоре,
сможет сбыться сказка такая.

стонут поэмы слёз,
а поэмы счастья – поют!
музыку неба сном сотворю
ради любимого голоса —
голоса ПГЮ.

– живи, соблюдая мёртвый закон:
музыку счастья храни под замком. —
не будоражь смирившихся и заблудших!
не стоит будить покорных.
так всем, поверь, станет гораздо лучше —
совсем скоро.

– будь с нами! —

Сали и Ери
серыми
буднями
каждое утро твердят,
подливая в брандспойты душителей зарева
звонкости звёзд
до боли знакомый
яд,
заваренный
на помоечной луже,
простуженной
хрипотой разорённых змеями птичьих гнёзд.

– ты нас послушай! —
шипит Сали.
– так будет лучше! —
втирает Ери
в ушную раковину
росой маковой:
– мы так устали
охранять эти двери .

– у прозы
мёртвых —
рек
тьма!
смелей
пей
дозу
реквиема…
…

и, потирая ручки от свершившегося акта,
заботливые
Сали
и Ери,
ноты ни одной не скомкав,
переходят к последнему такту.
прикручивают расшатавшийся болтик,
и запирают счастье за сейфовой дверью.
далее —
валиком
смазывают замок салом,
и с улыбкою тошнотворной
слизывают замочную скважину языком, а
после
уже просто
в караул выставляют дневальных.
и отшаркиваются на запах грехов свальных
в простыни
мёртвых опочивален.
к тем, что молчат безучастно,
совершенно не помня о счастье.

но!
есть
одно
слабое место!
которое Сали и Ери, увы, не известно.

и это НО
всё выворачивает вверх дном!

ведь Моцартам радуг мёртвый закон незнаком!
и эти безумцы – гармонии звонари – странные,
упорные!
протискиваются сквозь поры
нотного стана,
выгибают ключи скрипичными и басовыми,
срывают с амбаров пудовые засовы,
и, пробивая эфир прямой,
прищурами волн раскосых
вылетают свободно, как домой, —
в открытый космос.

надо бы с ними сбежать!
но переизбыток яда
не отпускает Наяду.
и нет для ключа ни ноты, ни точки!

пальцами расшевелю, кружа,
тальную родинку рядом
с изгибами позвоночника.
шелкопрядную
вытяну ниточку,
и завернусь у восточных
окон:
до поры – сублимировать в коконе.

пусть пока
прогуляются Моцарты счастья за облака —
за кучевую ограду.
окинув вселенную взглядом,
присмотрят местечко уютное,
и, примостившись на правом предплечье
пути млечного,
заиграют на лютне
симфонию светлой нови, —
призывая вспыхнуть сверхновой! —
зачехлённую шёлковой змейкой двустрочной
в Сали-Ерином подзамочье.

и я,
в преддверии рая,
задраив
глаза изолентой липкой,
просплю коконовый сезон
вещью в себе (или чьей-то вещью?),
но, всё же, высмотрю вещий
сон —
в симфонии лютни – ведущей скрипкой.

сердечным клапаном —
на рты
аорты —
кляп! —
до весны!

сны
ноябрей и декабрей пусты. —
рушатся, как ледяные мосты.

а сны,
осуждённые на: сбудутся! —
будятся
только мартом,
которым счастье рожаем,
собирая в корзину сентябрьские урожаи.

ангел грядущих дней!
в летаргию
впасть
помоги мне! —

чтобы вышагать сном:
от пасти
сожжённой Трои – до славности Спарты,
от Красного Яра – к Монмартру,
от анемии – к бурлящести вены,
от плена седин —
до любовного плена,
от три, два, один —
до нуля округлого
вокруг его
единичности! —

вещий в вечности сон пронести!

или, открыв козырные карты,
сразу ворваться в март?

но гласят сонные правила:
так не правильно!

заповедь первая – не обходи преграды.
а вторая —
чтобы подняться до рая,
вначале надо
без оглядки спуститься к аду.

правилам подчиняюсь.

внушаю себе: не боюсь…
я всего лишь снюсь…

про-о-о-ва-а-а-ли-ва-юсь…

глубоко,
на сонное дно,
перебирая
упорно
на ощупь
дрожащей
рукой
в обратную сторону
перекидной
календарь.

февраль.
здесь, оглохнув от взвинченной тиши,
забив рот
глыбой молчанья, приказанной свыше,
сбросился навзничь с заснеженной крыши,
свихнувшийся на расставаньях крикун-урод.

январь.
тут, не выдержав боли грудинной
от скованности нечеловечьей,
застрелился церковной свечкой
шатун вечный,
увязший по самые плечи
в солёной льдине.

а на стыке годин —
визги по рации,
ворвавшейся в дом Клаусами Святыми,
бригады мобильной реанимации:
«стынет тело!
стынет!»

далее – жребием исхода —
по-за-про-шло-годний
иней.

на дне —
в поисках коды —
дна нет.

сон – глубже.
расщелина – уже.

под градусом зимнего
бермудского угла
за-са-сывает в низины
тёмного поддонья,
свалившаяся с ладони,
сонная игла.

и вот
уже – влёт! —
одним щелчком
на тонкий лёд
навозных
метаморфоз
затылком бьёт!

ошалев от удара,
сонный настройщик,
канифоль натирая смычком,
оборачивается к скрипке.
и сразу —
отпрыгивая, как от неизлечимой заразы, —
впадает в кому.

талия скрипки – ах! —
срывает резное платьице,
и на глазах —
провисает,
шерстенеет,
зубатится!

и вот,
уличным сбродом,
зовом прожектора яркого,
скрипка уже скользит по вони,
превращаясь в голодную, бездомную
сторожевую псину.

и с миной
довольно
невинной,
проползая при этом
под турникетом,
навостряя правое ухо
на охраняемую зоофилами
добро-пожаловать-арку,
напарывается брюхом,
как на вилы,
на огрызающийся из асфальтовой кожи шип,