Светлана Макаренко-Астрикова - Перстень сирены, или Как убить ангела. Петербургский роман-метафора

***

Интересно, сколько раз в день, за ночь, он хочет ее? Сколько раз имеет? Эту маленькую колдунью – стерву, с огромными глазами, в собольем палантине.. Где она взяла соболий палантин в наше время, профессорская моль?!!…Нет, она не моль.. Говорят, писательница. Европейские бестселлеры пишет.. Стихи.. Какой то такой улет, что сметают из магазинов за ночь… Кто теперь в магазинах по ночам? Демирова, в своем скользящем плаще- пальто, с ухоженными руками и в темных очках.. А шея обвисла.. все равно… Неприятно. За ***десят.. не спрячешь…

Ну, да… А волхидка 2 2 Волхидка – старославянск. – волшебница, колдунья, чаровница. Не ведьма. (Автор). в палантине – соседка по площадке моей Годивы 3 3 Л С.. Петрушевская. Портрет Анны Павловой. Карандаш, тушь. Из личной коллекции автора. 3 Леди Годива – здесь употреблено в значении: мистической волшебницы, ведьмы. Персонаж средневековых легенд и преданий. сонной, которую хочу все время, до мурашек в спине и кончиков стоп, до головной боли…

– Слушай, едем, может, хоть Эффи тебя растормошит? Сколько можно рисовать черт знает что?… Какие то линии, зигзаги…

…Я выдираю из под ее локтей бумагу, сминаю верх, и тут только замечаю, что из волн, линий, зигзагов и штрихов на меня смотрит лицо.. Точнее, дерзновенный лик.. Ангела.. С переливающимися глазами и персиковым овалом щеки… Что глаза меняют цвет переливаются.. это я знаю точно.. Сапфир.. Аметист, аквамарин.. Когда страсть настигает ее, накрывает с головой, как волна – цунами, она не кричит, просто кусает губы до крови… Раскрытое, влажное, капельками, ее лоно.. На этой белой кровати… Тахте. Я видел, как вносили мебель на второй этаж. Белую, в стиле кубов и пирамид… Совсем немного. И – книги… Рамы, картины… За месяц до их приезда… Я тогда еще не знал, что это – она. И что она не кричит во время занятий любовью.. А просто – выдыхает его имя… А моя рыжая лиса не выдыхает. Чертит что то, коготком, на моей спине и сплетает ноги… И, молча, остановившимися зрачками, смотрит в потолок.. И тогда я врываюсь в нее. Грубо, по волчьи, зверино… Остервенело… И в этот момент мне хочется ее Не – бытия.. Так что под ложечкой сосет… И я ловлю губами желанный стон.. Не ее стон. А тот легкий полу – выдох, который доносится из соседней квартиры… За стеной…

– Слушай, а кто эта женщина? Наша соседка? Познакомь меня с ней – роняет Лисса внезапно, вцепившись в мой локоть, пока я кутаю ее в енотовый мохнатый вытертый кусочек роскоши. -Это какая то танцовщица?

– Ты что! – я медленно тяну губы в улыбке гоблина. – Она маленькая для балерины. Это писательница, Лана.. черт, как ее? Яновская, Яровская.. Ну, еще ты в «Литресе» ее книгу хотела скачать, «Зеркальное танго», помнишь?

– Да? Это она?! Офигеть… Какая стильная! Улёт! А этот бретонец, такой худой, красавец, глаза, как коньяк, это ее любовник, да?

– Это ее муж, кажется.. Профессор Яворский. У них крупная галерея в Н – ске, а сюда они приехали.. не помню, зачем. Кажется, он читает лекции в учебном центре, при Эрмитаже. И какая то экспертиза… Не помню…

– Муж? Фу – уу! Не может быть!! – Лиса пожимает плечами, тянет у меня из пальцев сигарету… – Он не похож на мужа… Любовник – зуб даю просто! Он ее глазами прямо прожигает насквозь. Я ее рисовать хочу. – Лисса почти притоптывает, в нетерпении, отыскивая брошь застежки на енотовом затертом манто… Хо – чу!. познакомь меня… Тебе что стоит? Что глаза узишь? От тебя бабы – тают…

– Тают то, тают, да она – не баба! Не ш***ди! – Резко ломаю сигареллу, невпопад засовываю ее в карман пальто – и зло шиплю, охватив ладонью голову Лиссы и прижимая ее к груди, кадыку. – Пойдем, Эффи ждет, черт, и так уже на час опоздали…

***

Эффи не ждет… Эффи никогда не ждет.. Я чертыхаюсь. Мое любимое состояние сейчас, любимое словцо…

– Ну, что? Еще не решился? – Эффи, нервно похохатывая, все крутит и крутит бокал с вином: шабли, белый виноград, пятьдесят там какого то, и алый тюрбан искривленно скользит на дне бокала.. Давай скорее, мне принесли только на два дня, что ты тянешь…

И половецкая, дикая, ее пляска вперемешку с острыми нотами Пьяцоллы, продолжается, и гибкие ноги – выше головы и юбка – пламенем вдоль бедер, а потом вдруг ее нет уже, юбки, а только легкое парео, и она – сама парит, и пола не касается… и музыка нервна, у бабочки так трепещут крылья, которые она обожжет… на огне… Горит керосиновая лампа.. Почему – керосиновая? Ли – сса утопает в глубоком кресле, закусив губами карандаш, измяв серебряный стержень. Пол, скользкий паркет, усеян клочками бумаги.. Она мнет ее, прежде чем нарисовать.. фрротирует.. Сколько раз.. я ей говорил, чтобы она не делала этого.. Иначе не будет похоже на… Ее убить мало. Я хочу убить ее. Черт возьми!

…Сколько раз она падала на асфальт? Два? Три? Лис – са не помнила… В первый раз это было легко, она просто болтала на подоконнике ногами, голова кружилась оттого, что неприятно и резко качалось, вспенивалось в бокале с отбитым краем… Кололо край подбородка… Она морщилась, но все равно – пила, слизывая какие то соленые крупинки с губ, влагу… Она поранилась? Может быть.. Это было уже неважно, через пару минут, когда ей надоело наблюдать за муравейником внизу… Да. Люди ползли по весеннему, мокрому асфальту, как муравьи.. Они не хотели лететь.. Попробовать. Раскинуть руки и лететь. Просто – дыша полной грудью… Но когда она летело вниз, ей не хватило выдоха и она больно ударилась зубами и ртом и рядом почему то была влажная земля.. Откуда? Резко запахло собачьей мочой, ацетоном, кровью.. Значит, ангел налил ей в тот бокал ацетона. Потом толкнул в плечо и она – полетела, больно ударившись лицом и зубами об асфальт… А асфальт был грязный и вовсе не хранил ушедшее лето… То самое лето, когда она еще – любила.. Или – пыталась любить… Или ей казалось, что она – любит…

***

…Сколько раз она падала на асфальт из окна? Два, три? А сколько раз – резала вены? Черт, этого она не помнила… Она никогда ничего не помнила точно. Кроме своих картин… Их линий, измятых штрихов, краев.. Каких то клочков..

…Да, она наступает на них, они рвутся под ее локтями, пальцами, каблуками.. Она никогда не замечает, пуст или полон ее бокал.. Эффи, хохочет, вытаскивая, вытягивая ее из кресла, обматывая ее голову бирюзовым газом, на ходу скручивая из легкого облака что то замысловато – воздушное на ее рыжих кудрях

– Лисс, тебе так идет!!! Оф – фи – геть! – Удваивая «фф», неугомонная хозяйка причудливой студии, с камином и окном – лоджией во всю стену, что в Питере – большая редкость в старом районе, восхищенно цокает языком и искристо взмахивает кистями тонких рук, таких тонких, что они кажутся линией, пером, горизонтом.

– Ну вот, куда ты смотришь, балда? Опять в угол? Смотри на меня. Держи подбородок ровно! Экс, да вот, скажи же ты ей! – Эффи капризно дергает плечом и, внезапно, бросив свое занятие – и тюрбан, и Лиссу – тащит меня на лоджию, где, на холоде, прижавшись губами к моей шее, и, упершись пяткой в стену, неутолимо и быстро целует меня, требует моей плоти, возбуждая какое то, медленно терзающее, по змеиному, пламя желания, а утолив его, шепчет, яростно и обжигающе, прямо мне в ухо: