Эндрю Кларк - Трость

– Отнеси эти монеты богатому фермеру – они на твоей совести…

После сказанного волшебным образом из-за спины старика объявилась стража с искусными потёртыми алебардами. Двое широкоплечих пехотинца немедля вытолкали безоружных мужиков за врата замка, словно те – ненужный скот. А через некоторое время другие стражи принесли мёртвое тело юнца, завёрнутое в белое окровавленное полотно и передали его мужикам, которые хоть и в заморозки, но всё же сняли свои утолщённые рабочие шляпы, чтобы проститься с трагично погибшим Францем.

Все напуганные происшествием и самим замком, недоумевая от потери, вышли от сумрачной крепости и по кривому пути домой разделились на несколько групп. В одной из таких групп, состоящей из четырёх молодых человек – Адаларда, Йохана, Ханка и Ганса, – назрел изначально приятный разговор о после рабочем настроении:

– Эх, даже не верится, что мы закончили эту работу на неделю раньше, – томительно охнул Адалард и естественно потянулся всеми своими стальными мышцами, получая приятное облегчение. Однако сам Андалард не выглядел уставшим, а наоборот, бодрым и счастливым, беззаботным. На его лице не проглядывала даже мельчайшая капля трудолюбивого пота, хотя если бы она и возникла, то она бы точно не упустила бы свой шанс проползти между большими, но редкими бровями великана. Его желтовато-синие глаза во время беззаботной ходьбы часто пронзали сиреневое небо и казалось, что его, кроме как быстро изменяющейся погоды, нечего не интересовало. Но нет, он всё же отвлекался от беспечности и мельком обращал печальный взор на труп Франца, который несли на себе трое мужчин спереди, недалеко от них самих.

– Да-а… Однако что-то не задалось у нас с местом работ – правду о Гогенцоллерне слухи твердят, одна сплошная мистика, жуть да и только! – присоединился к разговору рыжий Ханк, чей задор и экспрессию можно было обнаружить даже в его зелёных глазах и определить уровень раздраженности по его вздёрнутому носу. Он не был похож на коренного немца, однако же сам Ханк не знал своих корней и часто возмущался, когда речь заходила о его специфической внешности. Даже голос недонемца более походил на иностранный, чем на туземный, как и его манера быстро говорить. В данный момент его маленький угловатый подбородок, не обращая внимания на открытые в разные стороны локти Адаларда, яро пересчитывал кровно заработанные монеты, которые после Ханк отложил в собственноручно прошитый карман серого укороченного пальто.

– А меня вот, друзья, больше всего волнует то, как мы будем делить все эти деньги… – неожиданно для всех промолвил Ганс настолько грешную мысль и в тот же момент, не упуская шанса, прошуршал в своих плоских руках монетным мешочком мёртвого сына фермера.

– Что? Ганс, как ты вообще можешь говорить об этом, и даже думать о таком?! – шёпотом вскрикнул Йохан своим высоким голоском. Он всем своим узким и маленьким, острым недовольным лицом уставился на высорослого и хорошо сложенного друга. Маленький мышонок вцепился в схватку с полосатым котом. – Нужно немедля отдать эти кровно заслуженные деньги фермеру! И рассказать о случившемся…

– Скорбная весть так и так дойдёт до скупого фермера… а вот эти деньги заслужил Франц, а не он… – старался мирно парировать Ганс, спрятав мешочек подальше от лишних взоров. Ровный слой зубов аккуратно выглянул из-под узких, но длинных губ. Одна из них была разбита – нижняя, проглядывался белый шрама струп. Сам Ганс говорил, что шрам вышел из-за того, что он пьяным не вписался в дверной проём собственной двери, однако это была ложь во благо. На самом же деле его массово избили слуги по приказу его господина. Но избили не просто так, а за грубость и за бездумные идеи равенства крестьян и господ, которые часто изрекал он у себя дома. Сами же друзья знали про враньё Ганса (догадались по слухам), однако не стали донимать своего друга по этому поводу.

– Ну… ребята… ну, может, хотя бы монету на гроб подкинуть?.. – заскулил Йохан, и его настойчивость против корыстной идеи и волнение перехватили все остальные. Всё, кроме Ганса, который вновь перекинул внимание на себя своим красноречием.

– Да с чего бы это нам выдавать ему хоть что-ли? У этого жабобородого борова и так полно денег, нежели у нас – простых крестьян. Я, можно сказать, уже третий день питаюсь одним хлебом, цену которого он завысил в три раза!.. А пью я только воду или эль по вечерам, оттого, что это единственное, что делает меня смелее и радостней… что делает меня счастливее и позволяет на мгновение отупеть и принять любые усмешки от жизни и общества… Йохан, мой совет: научись жить для себя, ведь в этом мире, с этой эры начнется, с этого этапа появятся лицемеры, лицедеи и эгоисты, которые будут править нами тысячи лет и управлять нашим стадным чувством, как кукловод управляет марионетками… Ты лучше сам подумай своей бараньей головой, кому деньги нужней: нам, кто концы с концами сводит, или тому, кто четвёртую мельницу по счету строит?

– Э-м-м… я тут подумал, мужики, – внезапно пробасил Адалард, – а может, и правда не стоит отдавать эти чёртовы монеты, а, мужики?

– Э-эх, люди, да что с вами такое? Где мораль, где истина? Так не нужно поступать, не нужно – меня так дед учил! Поверьте в Бога!

– Да тише ты, Йохан, – прошипел Ханк, словно озлобленный гусь, приложив указательный нестриженный палец к своим розовым губам. – Видимо, тебя всему дед научил, да только не думать… – дерзнул рыжий и мигом переключился на Ганса, – Ну-с, Ганс, и как мы будем делить? Как поделим, ведь нас четверо, а монет тридцать пять?

– Эх, боюсь, братья, нас не четверо… а двадцать четыре, – Ганс аккуратно проводил взглядом впереди идущих мужиков, лица которых выражали подозрение.

– А их-то зачем считать?

– А ты думаешь, они вот так дадут деньгам исчезнуть? Старик хоть и отдал мне их в тайну, однако я уверен, что кто-то из них видел это…

– Точно, – приуныл Ханк, легко надув свои прямоугольные щёки, – совершенно помыслить забыл!

Йохан легонько засмеялся над несерьёзным проколом друга, но грубые взгляды Ханка и Ганса тут же угомонили его. Адалард продолжал разминаться. Под этим давлением благочестивые мысли Йохана внезапно изменились, и в какой-то ветреный момент он предложил решение этой возникшей проблемы:

– Ну, так-то можно сейчас, между нами, разделить, а если кто и вспомнит, и ему отсыпать…

– Ничего себе, ха, а ведь неплохо мелкий придумал! – пробубнил Адалард под свой крючковатый нос, с чем и согласились остальные.

– Тридцать пять пфеннигов на четыре – это восемь каждому… И ещё останется… целых три монеты! – без особого труда сосчитал Ганс и почесал свой неровно бритый затылок. – А куда же ещё три девать?