Елена Самогаева - Моя золотая медаль. История любви к жизни и к женщине…

Срочно были вызваны живущие неподалеку анестезиолог, ассистент хирурга и медсестры. Пустынные коридоры вскоре заполнили проснувшиеся от шума любопытствующие пациенты. Операция началась.

Солнце уже давно стояло над темнеющим лесом, заполняя пространство ярким теплом и светом. Сережа спал в кресле, укрытый нянечками теплым одеялом, убаюканный тикающими часами, висящими над его головой. Он даже не услышал, как щелкнул замок в кабинете главврача, не увидел, как его заполнили работники больницы на очередное утреннее совещание. Не услышал он и тяжелой поступи уставшего молодого хирурга, выходящего из операционной, не увидел его мокрого от пота лица. Через несколько минут мимо приемной, на носилках под окровавленной простыней пронесли труп пациента, который скончался, не приходя в сознание.

Уставший анестезиолог, нервно куривший на ступеньках крыльца, печально сдвинув брови, хмуро делился с работниками морга, молодыми парнями в голубых спецовках:

– В чем душа держалась… Если бы не дикий кабан, все равно не жилец был бы …Но наша Голубиха от нашего доктора камня на камне не оставит… Съест, и не подавится…

Коллеги видели, как главный врач, злобно сверкая глазами, распустив полы белоснежного халата, неслась в свой кабинет, где ее, трепеща, ожидали остальные.

Ракитников уже знал, что через несколько минут он будет сидеть за столом в ординаторской, и писать первую в своей жизни объяснительную. Еще через несколько дней он уедет из города обратно в Москву, держа в руке заявление об увольнении по собственному желанию, раздавленный и сломленный духом. На перроне станции он сухо попрощается со своей возлюбленной, и та, горько плача, все еще будет на что-то надеяться.

6.

У окраины леса, окруженный невысоким забором, стоял двухэтажный домик из красного кирпича. Двор перед ним, старательно вычищенный от осенней листвы, был широкий и просторный. Он был пуст, если не считать нескольких построек и турников, покрашенных синей краской.

У входа в здание топталась дворничиха с метлой, то и дело зевая, вяло разгоняя прожорливых, скандальных воробьев. Птицы, нахохлившись, старательно подлетали, пытаясь ухватить свое и не допустить на свою территорию стаю не менее наглых ворон.

За окнами этого таинственного дома маячили огни фонарей, освещая широкую улицу. Сережа заворожённо смотрел на них, как на странные земные звезды. Тонкие корабельные сосны дремали под песни сентябрьского прохладного ветра. За ними, словно за частоколом, темнел сквер с длинными- предлинными аллеями. Улица Шаховская, нагроможденная нелепыми двухэтажными клумбами и фонтаном, начиналась прямо за парком, и там каждую ночь бесновалась задорная, легкомысленная музыка. Еще ему нравились пешеходы, вечно куда-то спешащие, с сумками или без, с зонтами и в шапках, в плащах, коротких куртках, или на странных дощечках на крошечных колесиках. Это был чужой мир, в котором ему, мальчику с Черных озер, не было места. Во всяком случае, ему так казалось.

Каждый день к нему приходили какие- то незнакомые люди, лица которых сливались в суете дней, не оставляя в его памяти никаких следов. Он с трудом понимал, о чем они говорят, о чем спрашивают. Ему же хотелось поскорее вернуться туда, где он чувствовал себя счастливым, и он с тоской всматривался в лица прохожих в поисках знакомых черт. Ему казалось, что нужно еще немного подождать, посидеть в тишине, и придет отец, уставший и хмурый, пахнущий костром и рыбой.

Сам Сережа ничего не помнил из той ночи, когда его, перепуганного и уставшего, нашли у самой деревни. Он бежал, стараясь кричать как можно громче… Позднее, когда повзрослел, он прочел в старой подшивке газет статью, которая почему- то гулко отозвалась в его сердце. Он оцепенел, когда увидел на фотографии знакомые очертания своей родной деревни. В нескольких строчках скупого текста был описан случай нападения дикого кабана на человека. Мальчик, находившийся рядом с погибшим, оказался жив. Самое непостижимое в этой страшной истории было то, что ребенок один дошел до деревни и позвал на помощь местных жителей, но отца, израненного опасным зверем, спасти не удалось.

Попав в больницу, ребенок несколько дней молча лежал на кровати, уткнувшись лицом в стену. Когда одна из медсестер насильно попыталась его накормить, он тихо заплакал, втягивая голову в узенькие плечи. Позже обнаружился внезапный паралич обеих ног, – последствия пережитого стресса.

Через неделю Сережу перевели в этот странный дом на отшибе, у самого леса. Мальчик по – прежнему не мог ходить и поэтому одиноко сидел на своей кровати.

Многолюдный дом дышал собственной жизнью – он был полон детворы, просыпающейся в восемь утра, наполняя громады старого здания резвым многоголосьем. Под окном уже с рассвета слышались шаги старой дворничихи, редкий лай мимо пробегавших собак, возня птиц на полуголых ветках. Доносились шумы из столовой – громко топая по коридорам, малышня направлялась завтракать. Затем все затихало – старшие уходили в школу, младшие – в игровую. Сережа, внимательный от природы, еще на входе заметил вывеску на дверях – « Детский дом инвалидов»…Инвалидов! Странное какое-то слово, неведомое, и оттого страшное и отталкивающее. Куда его занесла судьба?

Ночью ему было особенно тоскливо и страшно. Молодая воспитательница Елена Антоновна, беззвучно проходящая между кроватями, то и дело поправляя подушки своим подопечным, немного вносила успокоение в мятежную душу Сережи. Но стоило ей так же беззвучно закрыть за собой дверь, страх вползал снова, будоража воображение и рисуя жутковатые картинки на потолке обветшалого здания. Сон не шел, и мальчик, тихо плача, вспоминал холодные разводы сосен над Черным озером, тонкие резные листья осыпавшихся осин у порога родного дома. Необъяснимая тоска мучила его сердце, не давая покоя. Он все время находился в напряжении, словно кого- то ждал. Воспитатели обнаруживали в нем странную сосредоточенность, которую он проявлял, когда кто- нибудь входил в комнату. Под утро мальчик все же засыпал, убаюканный воем ветра за стенами здания, и ему сквозь дрему казалось, что он снова на Черных озерах, снаряжает с отцом лодку, готовясь к утренней рыбалке.

Ранним утром в спальню детей пришел тщедушный старичок в нарядном пиджаке, с длинными усами и лукавым взглядом из- под белесых ресниц. Был он немного подслеповат, с огромной лысиной на макушке. Возле него стояла обеспокоенная Елена Антоновна.

– Иван Сергеевич, третий день ничего ест, – прошептала воспитательница, и Сереже показалось, что это не она, пронизанные холодным ветром осины жалобно трепещут за окном.

– И кто это у нас тут главный бунтовщик? Казнить его немедленно! – неожиданно басом произнес старичок, весело поглядывая на малышню. Дети замолкли, притаились, и в полной тишине все услышали мерное постукивание настенных часов. Это был не страх перед строгим взрослым, это была игра, давно известная обитателям детского дома. Этот строгий на вид старичок был директором этого учреждения, которого ребята обожали. Они с интересом наблюдали за ним: детское любопытство заставило их прекратить свои незамысловатые забавы и посмотреть, зачем же пожаловал сюда самый редкий гость. Мужчина подошел к кровати Сережи, потрогал его за плечо.