Станислав Шуляк - Русское народное порно – 2. Пивной путч. Роман-коитус

– Поддел и раздел, – добавил Алёша.

– А я не знала, что раздеваться надо будет, я без лифчика, – подала голос Тамара. Она и впрямь была без лифчика, она была в топике, как и год назад. Правда, всё-таки не в том, в каком была прежде.

Сговорились, сговорились проказливые мои детки, сообразил я. Они заранее решили разыграть этот экзерсис. Этакие массовики-затейники на ниве порномыслия и срамодеяния!

– А ты представь себе, что ты на голом пляже, где все без лифчиков! – весело проговорил Васенька.

– Ага, – хохотнул, соглашаясь с приятелем, Алёша.

В игру вступила красивая Сашенька Бийская:

– Допустим, мы разденемся – что потом? – промурлыкала она.

– Суп с котом, – ответил Алёша.

Сашенька кивнула Алёше: да, мол, так всё и было.

– Надо было раздевание на скорость устроить! – бросил Васенька. – И приз – сто баксов.

– Не надо никакой скорости, – прошептал я. – Скорость… пусть у дураков из Голливуда будет!..

Да, чёрт, год назад я артикулировал поувереннее!

– И прочего Пентагона, прочего Пентагона! – радостно заголосили все, поправляя меня.

– И прочего Пентагона, – согласно склонил я главу.

Какая памятливая когорта! Какой сообразительный социум! Какой мемориальный люд!..

– Дальше Савва Иванович про сорок процентов говорит, – подсказала искромётная Сашенька Бийская – Саби. – Ну, в смысле: доверия на сорок процентов недостаточно.

– Какое кино при сорока-то процентах! – безголосо пролепетал я. – Никакое кино при сорока процентах не снимешь.

– Тут мы уже все разделись до нижнего белья и впервые по-настоящему смотрим друг на друга, – сказала Тамарочка.

Юницы и юноши и впрямь были уж полуголыми, даже Олечка Конихина, бросив приплод на диване подле меня, приняла живое участие в общей игре. Я знал уже, что должно произойти дальше. Оно не могло не произойти, ибо произошло уже годом ранее. А всё повторяется, всё на этом свете повторяется и не повторяться не может, ибо неотвратимо следует по чудовищным, хотя и незримым, непознаваемым рельсам фортуны и непоколебимости. Я хотел зажмуриться, чтобы не лицезреть дальнейшего, я хотел, чтобы удвоилось, удесятерилось количество моих глаз, чтобы возможно было узреть всё. Так я метался между двумя противуположными желаниями, не могущий остановиться, зафиксироваться ни на одном из оных.

И тут выступил Васенька, горделивый, как пласида доминга какая-то, ничуть не менее:

– А дальше слабо? – затаённо сказал он.

– Да тебе самому слабо, – скептически ответила Саби.

– Да ладно, – сказал тот и прехладнокровно стянул с себя плавки.

5

Чёрт возьми, я, вовсе того не желая, поневоле вступил в своё прошедшее по самую щиколотку. Виною тому проклятая моя мягкотелость, и виною тому проказливые детки мои, расчётливо и всем скопом бившие меня теперь в самое моё уязвимое место.

Мы с Песниковым и с совокупными нашими юницами смотрели на нагого Васеньку с его испытанным, трудолюбивым девайсом, и взгляды наши были сиюминутными , теперешними , сегодняшними , а никак не прошлогодними . Прошедшее недостижимо, невозвратно. В прошлом – насмешка над человеками, глумление над оными, их тоска и фиаско, оскудение и битая карта.

Васенька ответно посмотрел на нас, и тут беспримерный уд его, будто бы в ознаменование нашей новорождённой традиции, начал восставать – неуклонно и послушливо.

– Я не нарочно, – сказал юноша.

Многократно виденная Васенькина принадлежность всё же не оставляла равнодушными наших маловозрастных самочек. Им всем хотелось действия, им всем хотелось продолжения , им жаждалось пролонгации и развинченности.

– Савва Иванович, Савва Иванович, ваш выход! – затормошили меня некоторые из юниц.

Я, с сожалением погладив Олин приплод по его слюнявому ротику, понемногу поднялся и воспрянул с податливой мебели.

– Победа! Победа! Зветязьство, говоря по-старинному! – подсказывали мне юницы.

Тут мы, не сговариваясь, захлопали Васеньке. Юноша наслаждался общим вниманием и взглядами пристальными. И уд его тоже наслаждался. Уд безукоризненный, могущественный, непокоробившийся.

– Хорош ведь? Хорош? – вышептал я.

– Хорош! Хорош! – кричали юницы. – Васенька очень хорош!..

– А ещё победителю – приз!..

– Сто баксов? – ввернул Алёша в соответствии с ролью.

– Исполнение желанья, – бессильно опроверг его я. – А желанье это…

– Чтоб каждая из сих красавиц… нежно… трепетно… потрогала у меня там!.. – воскликнул Васенька, кажется, не будучи в силах дождаться начала моей неспешливой реплики.

Все смотрели на меня. Тогда я взял Тамарочку за руку, подвёл её к Васеньке и мягко принудил дотронуться до его распалённого мужеского средоточия. Васенька застонал. Тамарочка ныне осязала уверенно, со знаньем предмета и дислокации, не так, как год назад. И сызнова на уде его появилась та самая, пресловутая склизкая капля…

Я не играл в полную силу, я обозначал игру.

Потом к Васеньке я подвёл Танечку. Меня берегли, меня не заставляли проговаривать все прошлогодние реплики. Окунцова трогала Васенькину интимную оконечность двумя руками. Она играла его крайнею плотью.

Сашенька подошла к Кладезеву самостоятельно, коротко взглянула на меня, словно испрашивая благословение, и нежно-нежно погладила у Васеньки между ног. Вернее, чуть выше. В общем, где следовало. Ей ли не ведать!

Не пришлось уговаривать и Олечку: она потеребила головку Васенькиного уда своими тонкими пальчиками и, слегка покрасневши, отошла на место. А сколь стыдлива была она год назад, нёсшая угрюмое бремя своего неизжитого целомудрия! Я Олечкой любовался.

Собственно, на сём наш ассортимент юниц оказался исчерпан. Васенька мутно оглядевшись по сторонам, сказал хриплым голосом:

– Ещё и за Гульку кто-нибудь…

– Ну, давай я, – недолго думала Тамарочка. Она проворно опустилась перед Васенькой на колени, откинула в сторону волосы, и быстрым своим язычком полизала тёмную влажную головку Васенькиного уда. Всего-то секунд десять, не более. Кладезев задрожал.

Это было отступление от традиции. Ну, или – развитие оной. Одно от другого не отконстатируешь.

– Ещё! – простонал он, когда Тамарочка упорхнула от него.

– Погодь! – отчётливо прошептал я.

Тут и Алёша Песников во исполнение стародавней нашей, глобальной церемонии быстро стянул трусы, бросил их на диван рядом с задремавшим приплодом и подступился ко мне:

– Я всё с себя снял, а можно и мне то же?

– И ты погодь, милый! – шепнул ему я.

Тут я должен был произнести слова, главные свои слова, триумфальные свои глаголы и логосы (и архетипы с ознаменованиями), и все юницы и юноши ожидали их от меня. Ради этих-то глаголов и логосов (и архетипов с ознаменованиями) и была затеяна вся сия безрассудная презентация. Но я не хотел их произносить, я не собирался этого делать, я отыскал на столе свой стакан, он был на треть наполнен французским коньяком, прямо-таки пахнущим отечественной войной двенадцатого года (с дураками-французами и невозможно по-иному противудействовать, кроме как отечественно воевать в каком-нибудь двенадцатом году), все мои детки поняли мой взгляд, быстро наполнили свои ёмкости. Мы загремели посудой и выпили. «Ну, Савва Иванович, ну!» – подстёгивали и убеждали меня, и тогда я коротко, но отчётливо прошептал: «Нет!»