Станислав Шуляк - Русское народное порно – 2. Пивной путч. Роман-коитус

Детки мои словно подобрались, да и я тоже подобрался. Давно мы уж не лицезрели ничего подобного, давно этакие безобразные, беззаконные и будоражащие картинки не входили в наш зрительный рацион. Тут стакан с остатками хмельной жидкости полетел на пол (впрочем, не расколотился), за ним со стола посыпались яблоки, упали шпроты – я не успел никак предупредить таковой ньютонов упадок , такую энтропию и сокрушение. Васенька кратко глянул на свершившуюся разруху, и оттого, видимо, окончательно полетел с катушек, движения его сделались сумасшедшими, Олечка кричала во весь свой млекопитающий голос, во все свои распалённые девичьи созвучия. И тут мы все услышали другие глаголы… в прихожей.

Через мгновение я уж всё сообразил. Из-за проклятых наших объятий с лобызаньями мы не заперли входную дверь, и то Валентина, жаждущая поскорее прочитать мои письмена про вчерашнее рандеву с Гулькиной матерью, отпросившись, пришла на обед, чего обыкновенно не делала. Валентина, услышав звуки бедлама, ворвалась в комнату разъярённою буйволицей. В общем, с некоторою парнокопытною злостью.

– Эт-то что здесь такое! – супостатно вскричала она.

Детки мои сбились в смущённую, немощную кучку в стороне от меня.

Олечка хотела было вывернуться из-под Васеньки и соскочить со стола, но юноша, позабыв себя и не видя ничего вокруг, с силою обхватил юницу, содрогнулся и вдруг в несколько блистательных, нестерпимых и сладостных конвульсий стал изливать в неё семя.

– Я, значит, за дверь, а они тут как тут, со своими похабствами! Поганцы чёртовы! – кричала ещё сестра моя.

Я же снимал, я всё время снимал. Снимал и падение провизии, и вторжение Валентины, и Олечкин испуг, и Васенькино извержение семени. И наконец, я выключил камеру.

– Валентина Ивановна, Валентина Ивановна! – виновато бормотали мои детки. Как подлинные артисты они держали паузу, откладывали свой оправдательный лепет, сколь было возможно. Дабы не навредить съёмке.

Приплод сызнова заплакал, сестра моя, метнувшись в прихожую, тут же возвернулась с огромным устрашающим веником в руке – мы даже не успели переглянуться. Наконец, Васенька, липкий, мокрый, с сожалением вышел из Олечки, и по лицу его было заметно, что удовольствие ему всё-таки поломали. Олечка прикрывалась, со стола ещё летела посуда и провизия. Валентина замахнулась веником. И тогда я сказал:

– Прости меня, Валя. Только я один во всём виноват. Я не сдержался…

Я, едва начав говорить, сразу же понял, что делаю что-то не то . Вернее, делаю и не то , и не так в одно и то же время. Делаю, не так, как должен, как могу, как умею, как привык. Я уже видел, что это видят и слышат и все остальные – и Васенька с Олечкой, и сестра Валентина, и Алёша Песников, и поспешно натягивающие на себя трусики и лифчики юницы – даже они на мгновенье застыли и стали смотреть на меня расширившимися от испуга глазами, и тут только я понял, что произошло: я говорил нормальным своим, полновесным голосом.

Две крупных слезы выкатились из глаз Валентины, Васенька ошалело поглядел на меня и средь общего молчания вдруг громко выговорил:

– Связки… смыкнулись!..

– Вот чего, оказывается, не хватало Савве Ивановичу! – добавила Сашенька.

Трусы-то красавица Саби успела надеть, больше же на ней покуда ничего не прослеживалось.

8

Ну, голос-то у меня, положим, немного сорвался. Но только в самом конце фразы. В целом же, никакого сравнения – меж тем, что было ещё минут десять назад, и тем, что у меня вышло теперь.

– Скажите ещё что-нибудь, Савва Иванович! – воскликнул Василий.

– Здесь надо не что-нибудь, Васенька, – возразил я, – а только то, что поможет мне загладить вину перед сестрой моей.

И сызнова, за вычетом небольшого сбоя посреди фразы, я произнёс оную достаточно полновесно.

– Вот обормоты чёртовы! – в сердцах молвила Валентина, прислонив веник к буфету. – В чужой дом ворвались и устроили разгром и свинарник! А убирать за вами кто будет? Хоть бы дитя постеснялись! – присовокупила она, завидев сучащий ногами приплод.

– Мы, мы всё уберём, Валентина Ивановна! – заверили гневную пришелицу Тамара и Таня. – Всё вымоем, вычистим, как будто ничего и не было.

– Вычистят они, как же! – проворчала сестра моя.

Тут на подмостки вступил вполне себе пришедший в чувство Васенька. Был он наг, фешенебелен, обаятелен до безобразия. Говорил Кладезев вкрадчиво и немного грассировал. Он приблизился к Валентине, руки протянул вперёд, будто собирался объять оную.

– Валентина Ивановна, – глаголил Василий, – мы так любим Савву Ивановича!.. и мы так долго его не видели, что начали думать, что потеряли его навсегда, и вот вдруг – сегодняшняя встреча! Да, мы нагло вломились в ваш дом, да, мы выпили с Саввой Ивановичем, но исключительно за встречу! Ну, и немного – за наше искусство!.. Мы ведь люди искусства, как вы знаете. Не всем наше искусство нравится. Но зато другим оно нравится гораздо более всех прочих и даже важнейших искусств. Вот и нам оно нравится. И надеюсь, скоро понравится и вам, Валентина Ивановна…

– Демагог ведь, Валя, но хорош!.. – вставил я твёрдо. – Не правда ли?

– Демагог и есть! – отрезала та. – Ты руки-то свои от меня убери! – гаркнула сестра моя. – Я тебе не девка, чтоб меня лапать! И срам свой прикрой, наконец! Ирод!

Но Васенька срам свой прикрывать не поспешествовал. Срам и Васенька нерасторжимы, как Тринидад и Тобаго. Васенька и срам его сочетаются в изрядном естестве и даже самочинной гармонии.

– И если главный виночерпий наш немного очухается и припомнит его священные обязанности, – продолжил свою мантру Василий, – мы с вами выпьем, Валентина Ивановна, немного коньячку за искусство, за встречу, за знакомство и за вас с Саввой Ивановичем, а пока вы прочтите сей манускрипт вашего брата! – и достал из съестных залежей мои, слегка замасленные письмена.

Алёша мигом встрепенулся, он, отыскавши стаканы, ринулся наливать в них сорокаградусное зелье.

– Нельзя мне пить – на работу мне! – пробурчала Валентина. Но письмена от Васеньки приняла безропотно.

– По одной, по одной, – настаивал Василий. – Под колбаску!

Валентине поднесли стакан и сервелат, мне и Василию с Алексеем – то же, юницы же воздержались.

– Ладно, Валя, давай, что ли! Чего уж там! Мы все – люди взрослые! – примиряюще сказал я. И мы выпили.

– Это вот Васенька, Алёша, – заедая сервелатом, стал представлять я всех сестре моей. – Тамара, Танечка, Сашенька, Олечка!..

Валентина пробежала глазами мои письмена и сказала:

– Ну, и что ты не хочешь на электрофорез ходить, никак не пойму, раз тебе там руку пожали!

– Савва Иванович теперь и без электрофореза – Цицерон настоящий! – возразила смышлёная Сашенька.