Таня Винк - Забери меня с собой

– Как ты считаешь, что можно подарить Игорю?

Миша подумал, вспомнил себя в школе, как девочка ему вязаный шарф подарила, и посоветовал:

– Свяжи ему шарф, по-моему, это хороший подарок.

Катя загорелась идеей, к тому же денег на это пойдет немного. Она купила на базаре шерсть вишневого цвета, Игорю этот цвет очень даже к лицу. Посоветовалась с Надеждой Степановной – это она научила Катю вязать, и за четыре вечера связала прекрасный шарф, а Надежда Степановна бахрому сделала.

Наконец наступил праздник. После уроков было классное собрание, потом самодеятельность – девочки поздравляли мальчиков, читали стихи. Традиционно все завершалось любимой песней Майи Максимовны: «Песню дружбы запевает молодежь… Эту песню не задушишь, не убёшь…» – Майя Максимовна проглотила мягкий знак и тянула дрожащее сопрано, от которого на зубах оскомина, во рту кисло и хочется в окно выпрыгнуть. После этого началось вручение подарков. Майя Максимовна и тут внесла коррективы: мальчики выстроились вдоль доски, а девочки подходили по одной и вручали подарки, а раньше все за партами происходило. Девочек в классе было больше, чем мальчиков, поэтому мальчики-подлизы, они же дутые хорошисты-отличники, получили по два подарка. Миша как-то удивился: Зубенко совсем чокнутая? Судя по всему, совсем: как только Игорь, весь красный, развернул шарф и обмотал вокруг шеи, Майя Максимовна и Матильда, как по команде, залились на редкость искусственным смехом – даже у совы веселей получается.

– Игорь, – завопила Матильда, показывая пальцем на шарф, – ты будешь это носить? Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха, – подтявкнула мамаша.

Игорь снял шарф, скомкал, в пакет сунул. Что в ту секунду двигало Катей, она так и не смогла потом себе объяснить, но, глядя на Игоря, она медленно, чуть ли не по слогам, произнесла:

– Я сама вязала.

Глаза у Игоря забегали, он стал тереть нос, дергать плечами, на губах блуждала дурацкая усмешка. Матильда со злорадной ухмылкой смотрела на Катю. Не раздумывая, Катя вырвала пакет из рук Игоря.

– Я знаю, кто это будет носить! – заявила она, сунула пакет с шарфом в портфель и выскочила из класса.

Она шла домой, глотая слезы. Вечером, видя ее состояние, мама спросила, что случилось. Катя рассказала. Мама посоветовала быть покладистой и не нарываться. Кате такой совет не понравился, и она все рассказала папе. Он нахмурился, обмотал шею шарфом, поцеловал Катю, сказал, что лучшего шарфа у него в жизни не было, и ушел на дежурство.

Но на стоянку он пошел не сразу, сначала заглянул к учительнице русской литературы Надежде Степановне, которая жила на четвертом этаже, прямо под ними. Ее все уважали, потому как на лавочке она не сидела, сплетнями не кормилась. На ее допотопное потертое пальто и много раз чиненные туфли народ реагировал по-разному, но недоброжелателям рот закрыла Кузьминична, многозначительно прошептав вслед Надежде Степановне: «Пана видно по халявам!» – и подняв указательный палец.

– Будь моя воля, Михаил Львович, – учительница откинулась на спинку стула, – я бы у этой лицемерной твари со скрипучим голосом и любовью к самодеятельности отняла бы диплом, порвала на мелкие кусочки, а саму привязала к дереву. – В ее глазах горели недобрые огоньки. – И разрешила бы всем, кого она обидела, кинуть в нее комок грязи. Будьте уверены, сам Хеопс позавидовал бы высоте ее могилы. – Надежда Степановна скрипнула зубами и коснулась сморщенной ручкой Мишиной руки. – Забирайте Катю из этой школы. Это не школа – это зловонное болото, погибель всему хорошему, поверьте мне. Так было с самого начала, но сейчас стало еще ужаснее. – Она убрала руку. – Я не ухожу, потому что меня не трогают. Пока не трогают. И еще… У дочки вашей особый литературный талант. Я давно такого не встречала, поверьте.

Миша пожал плечами:

– Времена надвигаются тяжелые, и литературой на жизнь не заработаешь. – Он поднялся на ноги. – Спасибо, дорогая соседка, мне на работу пора.

Миша решил немедленно перевести дочку в другую школу, ту, что за пустырем, но тут вылезла очередная неприятность – вернувшись домой с дежурства, он застал Катю в ужасном состоянии: грязная, взлохмаченная, она сидела на табурете в коридоре и, держа в руках весеннее пальто с наполовину оторванными воротником и рукавом, горько плакала.

Через полчаса Миша стоял в кабинете директора школы, а Катя – за дверью.

– Или вы приводите сюда Зубенко с дочерью, или я сейчас иду в милицию и пишу заявление, – спокойным, ледяным тоном произнес Миша, скользя по директрисе взглядом, которому его научил отец-полковник.

Директриса молча вышла из кабинета и вернулась с Зубенко и Матильдой.

– Принесите пальто вашей дочери, – потребовал Миша у Майи Максимовны.

– Что вы себе позволяете? Что вы тут раскомандовались? Я сейчас милицию позову! – заверещала Зубенко.

Верещание остановила директриса, процедив сквозь зубы:

– Делайте, что вам велено.

Принесли.

– Катюша, иди сюда, – сказал, выглянув в приемную, Миша.

Катя вошла, держа в руках свое рваное и грязное пальто.

– Это она порвала? – Миша указал на Матильду.

Катя кивнула.

– Катюша, надень пальто и пусть ваша дочь тоже наденет, – сказал он, повернувшись к Зубенко.

Снова верещание, которое снова останавливает директриса. Матильда надела пальто.

– Катюша, оторви воротник и рукав.

И Катя оторвала, хотя ей и пришлось изрядно попыхтеть.

После обеда Миша забрал уже готовые документы и на следующий день отвел дочку в школу за пустырем.

Все наладилось. Вернее, в школе у Кати наладилось, но не дома, потому что однажды Катя вернулась из школы, а папы нет. Она побежала на стоянку, где ей сказали, что его «скорая» забрала. Катя позвонила маме и помчалась в больницу. Дежурная медсестра выслушала, пробежала глазами список больных и сказала:

– Бойко Михаил Львович в отделении политравмы. У тебя халат есть?

– Нет.

– А сменная обувь?

– Нет.

Дежурная скривилась, помолчала.

– А деньги у тебя есть?

– Есть, на обратную дорогу.

– Давай за халат пятьдесят копеек.

– А как же я домой доберусь?

– Это не мое дело.

Катя порылась в карманах пальто, насчитала сорок пять копеек. Дежурная сгребла монеты в ладонь и показала пальцем на раздевалку:

– Халат там возьмешь. Галя! – заорала она.

– Чего? – из окошка раздевалки высунулась очкастая Галя.

– Дай ей халат, – и ткнула пальцем в Катю.

Ни возле папы, неподвижного, все еще без сознания, ни возвращаясь домой, ни дома Катерина не смогла осознать случившееся, и в ее голове все время, как заигранная пластинка, вертелись слова, совсем недавно сказанные папой с непостижимой горечью: «Когда-то я был главой семьи, а теперь мама меня на работу не провожает». Не смогла она это осознать и на следующий день, когда сразу после занятий примчалась к отцу уже со своим халатом – имелся у них один на всех пятьдесят второго размера, хотя у мамы, считавшейся самой толстой в семье, был сорок восьмой. Примчалась с любимыми папиными бутербродами – вареная колбаса с горчицей на подсушенном в духовке бородинском хлебе, уверенная, что папа пришел в сознание. Но он в сознание не пришел. А когда спустя несколько дней он открыл глаза, Катю не узнал. Это было страшно – его глаза были пустыми. Она взяла папу за руку: