Эмили Листфилд - Деяния любви

– От суда. Если поверят, что это был несчастный случай, то мы сможем снова быть все вместе. Понимаешь?

Эйли кивнула.

Тед замедлил ход, когда они подъехали к подножию пологого холма. Он мог разглядеть пониже его вершины островерхую крышу укрытого в сосняке дома и дым, исходящий из трубы.

– Тебе хотелось бы жить здесь, наверху? – спросил он.

– Ты хочешь сказать, в этом доме?

– Нет, не в этом. В новом доме. В доме, построенном специально для нас. Разве это было бы плохо?

– А почему мы не можем просто вернуться домой?

– Так будет лучше, вот увидишь. Это будет наш новый дом.

– Когда?

– Как только все это кончится, дорогая.

Когда они отъехали, Эйли прижалась лицом к стеклу.

– Мне нужно возвращаться, – тихо произнесла она. – Я обещала Сэнди.

– Хорошо, дорогая. Только давай сначала сделаем остановку и купим мороженое.

Он развернулся на первой же удобной развилке, направился обратно к Хардисону и остановился возле приземистного невзрачного строения в нескольких милях от города. Они были единственными посетителями в этом захудалом магазинчике. Он купил для обоих мороженое в вафельных стаканчиках, плитку шоколада ей, кофе себе, и они съели все это в душной кабине автомобиля, слишком занятые лакомствами, чтобы разговаривать. Прежде чем ехать, он поплевал на платок и стер с подбородка дочери коричневые пятнышки, точно так же – он видел это тысячу раз, – как это делала Энн.

Только через какое-то время, уже в своей квартире, он наконец определил, что напоминает этот аромат клубники, исходивший от кожи Эйли. Точно так же пахла Сэнди.

Фиск, обычно работавший в Олбани в просторном угловом офисе, откуда открывался прекрасный вид на Капитолий, на время судебного процесса снял помещение на Мейн-стрит, над ювелирным магазином Фаррара. Хотя он провел здесь всего лишь два месяца, ему удалось обставить две небольшие комнатки в духе Старого Света – кругом красное дерево, персидские ковры, книги в кожаных переплетах. Он остановился на этом стиле после недолгого флирта с минимализмом и итальянской мебелью устрашающих конструкций. Тед, оглядывая кабинет из недр бургундского кожаного кресла, размещавшегося напротив громадного стола Фиска, испытывал все большую неловкость, как всегда, оказываясь здесь, в этом убедительном мире призрачной устойчивости и постоянства, созданном с такой легкостью. Фиск, не слишком церемонясь, давал понять, что считает Хардисон несовместимым если уж не лично с собой, то, во всяком случае, со своими тонко развитыми вкусами. Где, в конце концов, ему полагается питаться?

– Попробуйте в следующее воскресенье сходить к лютеранам, – предложил Тед. – Там угощают лучше, чем в епископальной церкви.

Фиск смотрел на него безо всякого выражения. Он до сих пор с трудом разбирался, когда Тед говорил в шутку, а когда – нет. Он всегда гордился собственным умением видеть своих клиентов насквозь, как и тщательностью в отборе присяжных – он читал по их лицам, по тому, как скрещены ноги, по изгибу губ, отыскивая признаки скрытой злонамеренности. Вопрос о виновности или невиновности клиента обычно интересовал его постольку, поскольку имел отношение к тактике защиты, но тот факт, что он не мог с обычной уверенностью раскусить Теда, раздражал его. Словно любовник, наказывающий партнера за те чувства, которые больше не испытывает сам, он замечал, что это недовольство Тедом возникает при самых незначащих замечаниях, и его попытки скрыть это – от самого себя, от Теда, от присяжных – отнимали силы, которые можно было бы с гораздо большей пользой потратить на что-то другое. Он еще раз привел в порядок свои записи и оторвался от светящегося экрана компьютера.

– Вам придется снова пройти через это вместе со мной, Тед.

– Это несложно. Я всего лишь хочу, чтобы Эйли вызвали последней.

– Почему вы не оставите процедурные вопросы на мое усмотрение?

– В последний раз, когда я выписывал чек, это моя жизнь была под угрозой, – парировал Тед.

– Если вы хотите, чтобы я правильно строил защиту, вам придется позволить мне самому делать свое дело.

– Отлично. Но здесь вам придется положиться на меня. Вызовите Эйли последней.

– Могут возникнуть трудности независимо от того, когда мы вызовем ее, – осторожно высказался Фиск.

– Что за трудности?

– На днях я звонил вашей свояченице договориться, когда она приведет ко мне Эйли. – Тед заерзал в кресле. – И она сказала, – продолжал Фиск, – что Эйли отказалась прийти сюда.

Тед ничего не ответил.

– У меня нет никакого права, как вы понимаете, принуждать девочку говорить со мной. Но, каковы бы ни были ваши желания, я не имею привычки выставлять свидетелей перед присяжными, пока не узнаю, что вылетит у них изо рта. Улавливаете мысль?

– Предоставьте мне беспокоиться об этом.

– Как раз за это беспокойство вы мне и платите.

– Я знаю свою дочь лучше всех. Я знаю, что она все сделает правильно, но ей нужно больше времени.

– На что?

– Неважно, – сказал Тед. – Вызовите меня следующим, если нужно, мне все равно, – он резко поднялся. – Только подождите с Эйли.

Фиск поджал губы.

– Прекрасно, – коротко бросил он.

Как только Тед вышел, Фиск водрузил ноги на стол и уставился в свое окно со второго этажа. Жизнь-то под угрозой, положим, Уоринга, но карьера-то его, Фиска. Единственная причина, по которой он с самого начала связался с этим делом, заключалась в известности, которую оно бы непременно принесло. Проиграть дело из-за опрометчивых желаний клиента не входило в его планы. К несчастью, он не был уверен, что у него имелся выбор, когда вызывать девочку в суд. Все равно это был его главный шанс. Сокрушенно постукивая носком начищенного ботинка по оконному стеклу, он увидел, как из здания вышел Тед и в одиночестве пошел по широкой, обрамленной деревьями улице, большими нетерпеливыми шагами, склонив голову, завернул за угол и пропал из виду.

Фиск снял ноги со стола и вернулся к своим материалам. Потрепанный пикап загромыхал по Мейн-стрит и с жалобным скрипом затормозил у светофора.

Теперь часто во время работы, когда спина затекала от сидения за клавиатурой, слова и строчки расплывались у нее перед глазами, теряли смысл. Что еще хуже, она часто ловила себя на том, что неправильно прочитывала слова – «тень» вместо «день», «пробный» вместо «способный» – и потому неверно понимала смысл материала, и ей приходилось перечитывать его много раз, встряхивая головой, чтобы развеять туман. Она хладнокровно думала, не так ли начинают «терять рассудок».

Эстелла однажды призналась ей, что иногда это похоже на прилив жаркой волны, что все перед ее глазами колеблется и мерцает. Рассказывая об этом Сэнди, она улыбалась, словно делилась тайным сокровищем.