Эмили Листфилд - Деяния любви

– Да.

– Это мог быть кто-нибудь другой.

– Нет. Я говорю правду, – упорствовала она.

Питер в раздумье потер рукой свежевыбритый подбородок.

– Почему ты рассказываешь мне об этом, Джулия?

– Разве это не доказывает, что он это сделал?

– Нет.

– Но он лгал моей маме. Он ей лгал. – Она повысила голос. – Разве вы не можете написать об этом?

– Ты понимаешь, чем это обернется для Сэнди?

– Ну и что?

– Ты никогда никому не рассказывала об этом? Никогда не говорила маме?

Ее мать, такая чувствительная, ранимая. Джулия мотнула головой.

– Ты согласна сделать официальное заявление? – спросил он.

– Что это значит?

– Это значит, что в настоящий момент ты мой единственный источник информации. Мне понадобится сослаться на тебя.

Джулия колебалась, то скрещивала, то вытягивала ноги, и наконец ответила:

– О'кей.

– Сиди здесь, – велел он. – Не вставай.

Он вышел в гостиную и через минуту вернулся с маленьким черным магнитофоном.

Снаружи на улицах кипела утренняя жизнь. Он в последний раз прослушал запись и выключил магнитофон. Несмотря на ранний час, вынул из холодильника пиво. С самого начала он каким-то образом внушил себе, что все будет, как на современной войне, что ему не придется непосредственно сталкиваться со своими жертвами лицом к лицу, что он сумеет нанести удар и исчезнуть до наступления последствий.

Он прошелся к окну, выглянул из-за шторы и рухнул на диван с банкой пива в руках. Она славная девочка, действительно славная. Потом он поможет ей, поможет ей осуществить самое горячее желание – выбраться, бежать, – поможет рекомендациями, связями, советом, всеми нитями, что скрепляли его старый мир, но принесли ему так мало пользы. Он сделает это для нее. Он залпом допил пиво. А сейчас он должен работать.

«Хардисон, штат Нью-Йорк, 24 февраля. «Кроникл» обнаружила новый важный аспект судебного процесса над Теодором Уорингом по обвинению в убийстве. Из эксклюзивного интервью ваш корреспондент узнал о наличии неопровержимых доказательств факта супружеской измены обвиняемого с собственной свояченицей. По утверждению его тринадцатилетней дочери, Джулии Уоринг, у мистера Уоринга в период брака был роман с Сэнди Ледер, сестрой его погибшей жены. Джулия Уоринг, которой тогда было двенадцать лет, стала свидетелем этого романа, когда случайно застала своего отца и тетку во время полового акта. Девочку это потрясло настолько, что она до сих пор не решалась открыться. Давая свидетельские показания в суде, Сэнди Ледер ничем не выдала характер своих отношений с обвиняемым. Многочисленные просьбы к мисс Ледер, а также к мистеру Уорингу дать пояснения остались без ответа. Выступающий в качестве обвинителя на процессе Гэри Риэрдон передал через свой аппарат, что на этот раз он воздержится от комментариев. Представитель защиты Гарри Фиск по поводу этих новых утверждений сказал: «Они неуместны. Это ложные сплетни, не имеющие абсолютно никакого отношения к требованиям закона по данному делу». Слушание завершится в понедельник утром, когда свидетельское место займет младшая дочь, Эйли Уоринг».

Джон зажал газету в руке. Влажные коричневые пятна от пролитого кофе покрывали нижюю часть аршинного заголовка. Он в третий раз разложил ее на столе, пристально вгляделся, а затем сердито скомкал в большой шар и отшвырнул подальше. Хряснул кулаком об стол, больно отбив ребро ладони. Наконец он взялся за висевший на стене телефон и набрал номер Сэнди. Она сняла трубку на четвертом гудке.

– Скажи мне только одно, – произнес он. – Это правда?

– Да, – быстро ответила она.

Она услышала, как он выдохнул, сглотнул.

– Джон? Позволь, я объясню.

Но он уже повесил трубку.

Она медленно опустила трубку на рычаг. С тех пор как она два часа назад проснулась и открыла входную дверь, чтобы забрать газету, – точь-в-точь как делала каждое утро, зевая, когда наклонялась за ней, с еще заспанными глазами, – все вокруг словно утратило вес, силу тяжести. Почва под ногами была зыбкой и неверной, проваливалась и ускользала от нее.

Она поднялась наверх, где девочки только начали вставать и одеваться в выходное платье.

– Джулия, пойди сюда.

Джулия вышла в коридор, нервно шаркая ногами.

Сэнди сунула ей газету.

– Как ты могла сделать это?

Джулия бегло глянула на нее и снова подняла глаза на Сэнди.

– Как ты могла?

Сэнди застыла, потрясенная, лишившись дара речи. Наконец она пробормотала:

– Извини.

Джулия не сводила с нее глаз, и все, что она собиралась сказать с того самого вечера за дверью в кухню, все слова, что она отрепетировала и затвердила, улетучились. Осталось лишь тупое чувство облегчения, которое она испытывала с тех пор, как поговорила с Питером.

– Если бы ты пришла ко мне. Поговорила со мной, – добавила Сэнди, пытаясь смотреть в малахитовые глаза Джулии, но не в силах выдержать их взгляда.

Джулия не двигалась, не отвечала.

Сэнди провела рукой по своим растрепанным волосам.

– Но пойти в газету…

Повисшее между ними молчание сгустилось, и весь гнев – ОНИ ЛЕЖАЛИ ГОЛЫЕ НА ПОЛУ , – копившийся в душе Джулии за последний год, снова вскипел в ней. Она отпрянула и бросилась к себе в комнату, с грохотом захлопнув дверь.

Сэнди долго стояла, слушая доносившиеся из-за закрытой двери приглушенные рыдания Джулии. Дважды она бралась за ручку, дважды принималась стучать, чтобы войти, но не вошла. Не в силах двинуться с места, она могла лишь беспомощно слушать, как отчаянные всхлипы наконец стали стихать.

Она спустилась вниз и взялась за телефон.

– Джон, ты дома? Господи, я не хочу разговаривать с твоим автоматом. Я знаю, что ты здесь. Пожалуйста, Джон. Нам надо поговорить. Я бы дала что угодно, лишь бы ты не узнал таким образом. Я понимаю, что обязана дать тебе объяснение. Не знаю, существует ли оно, но, пожалуйста, хотя бы поговори со мной. Нет? Ну ладно.

Она еще немного вслушивалась в слабый механический шорох на линии, потом повесила трубку. На секунду застыв, не отнимая руки, снова сняла ее, набрала цифры сердитыми, резкими рывками и нетерпеливо выслушала бодро-безжизненный голос Питера Горрика, исходивший от автоответчика. Дождавшись сигнала, она выпалила: «Ты, ничтожный кусок дерьма!» – и с такой силой швырнула трубку, что на верхней ее стороне образовалась тоненькая трещина.

На кухне вдруг воцарилась полная тишина. Пространство сжалось, стены надвигались все ближе и ближе. Она распустила пояс халата, но от этого ей не стало легче дышать. Воздух словно застрял у нее в горле, его накопилось так много, что он не проходил внутрь, а, наоборот, закупоривал пути. Холодная влага покрыла ее лоб и грудь.

Она привалилась к стене и, потеряв сознание, рухнула на пол, широко раскрыв глаза.