Геннадий Мурзин - Любовь больная. Современный роман в двух книгах

Закончить это свое письмо хочу строчками из стихотворения всё того же Пушкина Александра Сергеевича…

Этот не ограненный, сформировавшийся в естественной природе гор и долин Северного Урала и сохранившийся там в первозданном виде, прекрасный алмаз, слепящий мне глаза, пьянящий душу, тревожно волнующий сердце, потерять мне очень и очень трудно. Потерять нечаянно – то можно, хотя и станет нестерпимо больно. Но потерять так, чтобы я сам, по своей воле отказался, – нет, никогда!

Потому-то вновь и вновь возвращаю тебя к одной мысли. Я не слишком назойлив, нет? Или ты уже устала? Тебе наскучила эта тема, волнующая меня, но, судя по всему, оставляющая равнодушной тебя?

Мне так не кажется. Но что думаешь ты, я не знаю. Свои мысли ты тщательно скрываешь. И лишь изредка прорываются… Эти «прорывы» ловлю на лету, фиксирую в памяти, запоминаю, чтобы в час уединенья, собрав воедино, поразмыслить.

Однажды ты в сердцах (видимо, чтобы отмахнуться от жужжащей под ухом мухи), бросила: «Ну, что тебе еще-то надо?!»

Промолчал. Но про себя подумал: мне надо не «еще», а всё, вся ты – от макушки и до кончиков пальцев ног.

Не дождавшись реакции с моей стороны, ты заметила: «Ты имеешь молодую любовницу. И не безобразную».

Промолчал. Но подумал: это правда – ты молода и не безобразна, но стоит ли все время тыкать мне в нос свои лета младые и тем самым напоминать мне, что моя осень наступила и грядет пора быстрого увядания?

Мое молчание на тебя действует благотворно, и ты продолжаешь развивать свою мысль: «Ты обладаешь, когда захочешь…»

Не говорю, но думаю: ну, это явное преувеличение, потому что никем и ничем не «обладаю», в полном, конечно, смысле этого слова. Уж тем более не обладаю, когда захочу. Больно ты падка на преувеличения, сильно увлекшись своими фантазиями, пробуешь и меня в них убедить.

Слушаю, не мешая, твой монолог: «Для тебя, должно быть, так удобно: сбежались, потрахались, встали, отряхнулись и разбежались по своим „колониям“. Ну, и, давай, как говорят, политики, сохраним статус-кво».

Продолжаю свою молчаливую полемику. Удобно, говоришь? Для меня? По-моему, ты ошиблась с адресатом. Ты проговорилась. Изящно, но выдала одну из тайн своей души. Если и «удобно» кому, драгоценная моя, то тебе, только тебе и никому более. Впрочем, говори, что там еще у тебя в запасе любопытненького?

«Ты вечно недоволен, но чем?! Мужик, одним словом…»

А совсем недавно, отмечаю про себя, сама же говорила, что я не мужик, а мужчина. Кстати, с некоторой долей гордости говорила. Когда же была ты сама собой – тогда или сейчас?

«Захватив часть плацдарма…»

Надо же, отмечаю я, в ход пущена воинская терминология!

«Ты, закрепившись на нём, попытаешься завладеть всем… Собственник! Завладев, чего доброго, всей отвоеванной территорией, вознамеришься еще и высоченным бетонным забором ее окружить, на входе поставить бронированные ворота и с пудовым замком. А там, глядишь, поверху и сетку натянешь, ток пропустишь. И все! Птичка в клетке?!»

Красиво говоришь, вновь отмечаю про себя, драгоценная моя, но только всё это ко мне не имеет никакого отношения. Повторяю: ни-ка-ко-го! Может, рисуя сии образы, ты вовсе и не меня имеешь в виду? Может, ты сейчас споришь с кем-то третьим? Кто он? Кто тот, который предпринимает попытки засадить певчую и свободолюбивую птичку в клетку? Хоть краем глаза увидеть бы своего более удачливого соперника. Если и не порадоваться, но позавидовать ему.

«Ты имеешь то, о чем мечтают, только мечтают многие…»

Знаю: мечтают многие, но не всем удается отломить хоть кусочек от сего вкусненького, румяненького и свеженького пирожка.

Ты продолжаешь: «И каждый из них был бы счастлив, если бы…»

Опять же согласен. Но прими одно уточнение: они – не я. Я – не побирушка, чтобы довольствоваться брошенным кусочком, который удается схватить на лету. Они – неприхотливы. Они живут по своей программе. Они говорят: всякую шваль – на х…й пяль, Бог увидит – еще подкинет.

«Если бы кто-то из них узнал, чем ты владеешь на самом деле, то от зависти бы подохли».

Спешу все также лишь мысленно добавить: туда им и дорога!

Не встречая сопротивления, продолжаешь откровенничать: «Это про таких, как ты, говорится: аппетит приходит во время еды. Не умерь твой аппетит, и ты тотчас же проглотишь. Не моргнув глазом, лишь облизнувшись, проглотишь. Утратишь бдительность и про опасения, что от такого крупного и столь лакомого куска могут возникнуть у тебя проблемы…»

Про себя хмыкаю: умерять-то аппетиты ты умеешь, справляешься с этим на все «пять». Где всему этому обучилась? Кто твой учитель и наставник?.. Да… О каких «проблемах» речь? На что намекаешь?

Как будто прочитав мои мысли, спешишь с ответом: «Во-первых, можешь ведь подавиться. И задохнешься…»

Пусть! Если и задохнусь, то задохнусь от счастья. Тебе-то какая печаль?!

«Во-вторых, если и удастся проглотить…»

Удастся, хихикаю я про себя, еще как удастся!

«…то желудок не сможет переварить. И покинешь сей бренный мир от несварения. Фи! Какая перспектива…»

А перспектива, скажу тебе, замечательная!

Тут ты спохватилась: «Позволь-ка, милейший, а почему ты молчишь? Сейчас только заметила, что говорю я одна. Постой… Но мне все время казалось, что я веду диалог с тобой».

Так тебе и поверил: если и вела ты сейчас диалог, да не со мной, нет, никак не со мной. С кем? Удастся ли когда-либо узнать? Свербит внутри. Ревность гложет.

«Чего ж ты молчишь? Ну!»

Не запрягла еще, я про себя хмыкаю, а уже понукаешь.

«Скажи хоть что-нибудь».

«Что ты хочешь услышать?» – наконец подаю я свой голос.

«Все!»

«Все, – возражаю я, – значит, ничто».

«Ну, пошло-поехало: начались умствования! – ты недовольно скривила губы.

«Как тебе угодить, а? Молчу и слушаю тебя – плохо; начинаю говорить – тоже не нравится. Несносная женщина».

«Я?! Несносная?! Да другая давным-давно дала бы тебе, как выражается дед Щукарь из „Поднятой целины“, полный отлуп».

«Может, и дала… Может, и нет», – загадочно ухмыляясь, отражаю я подобный выпад.