Александра Нюренберг - Глобус Билла. Первая книга. Почти человек

– Его величество умолял её, и она позволила воспитать вас, как наследника. – Выбираясь из нечленораздельной речи, неподобающей профессору, на чистую воду сложноподчинённых предложений, сказал тот, кто взял на себя смелость ответить на некоторые вопросы наследника.

Билл в свою очередь ударился в бормотание и невнятно ляпнул:

– Ведь и она также хочет Унаследовать Всё, что бы она ни говорила.

Профессор укоризненно покачал головой, на коей останки волос были приглажены в ожидании заслуженного лаврово-тернового (в зависимости от политического курса) венка.

– Она сочла, что её наказанием за выбор, сделанный в юности, будет постоянное осознание того, что… м…

– Что она не разглядела в студенте сатрапа.

Тот поднял протестующую руку:

– Что ребёнок не виновен… ах, ваше высочество, она сама была в ту пору совсем ещё дитя.

Билл – отдав должное профессору за то, что тот не обернулся на дверь – кивнул.

– Она сказала, что раз она умела отличить плохую книгу от хорошей, то обязана была разбираться в нибирийцах.

Профессор опять запротестовал всем своим академическим телом:

– Она была превосходным критиком. Её колонка в газете… из неё до сих пор перепечатывают отрывки в учебники. Она так и не захотела издать её отдельной книгой, и вообще поставила знак отрицания на своей литературной карьере, но…

Профессор приосанился. Если б он был дракон, из ноздрей его деликатного носа, несомненно, повалили бы две тонкие струи огня.

– Я, смеющий называть себя коллегой её величества, – он всё же обернулся, хотя и так на двух последних словах несколько понизил голос, – был удостоен чести вести летопись династии Баст и его величество лично попросил меня побеседовать с вами… то есть, я хотел сказать, ответить на могущие возникнуть у вас вопросы, ваше…

Билл приложил руку к груди – своей, а не профессорской. Но профессор не позволил сбить себя монаршим обаянием.

– Критически высказываться о побуждениях и тайнах леди Сунн… я даже вам не позволю, ваше высочество.

Билл согласился:

– Смело.

Он заговорщицки наклонился к профессору и, взяв кусочек мела с края доски, сказал, рисуя что-то на свободном от хвоста какой-то формулы, пространстве:

– Вы уж в летопись этот разговор не заносите. А то мне стыдно будет.

Этот разговор состоялся, когда Биллу было восемнадцать… ну, с парой дней. Девять лет ему было, когда Семья Воссоединилась. Это так называлось. В сущности, так оно и произошло. Ну – а как? Просто появился папа. А где он до этого обретался?

– С помощью непорочного зачатия у моего сына появился отец. – Сказала леди Сунн тогда своей подруге. В смысле, не совсем подруге, но, если не быть придирой в области филологии, можно и так выразиться.

– Для этого, – ответила та, тонко улыбаясь и постукивая в пол клюкой, будто отбивала текст на клавиатуре, – требуется лишь одно – согласие леди.

– Да. – Согласилась леди Сунн. – Государство спросило, хочу ли я отца для ребёнка этак… чудесным образом. Я, – продолжала она не без вздоха, – подумала и сказала «да».

(Леди Сунн всегда была правдива с собой.)

В газетах, которые тоже дали согласие, стало самой естественной штукой упоминать, что у династии есть наследник, вот радость-то.

То есть, следовало признать вот что. Девять лет понадобилось сиру Баст, чтобы понять, что у него не будет официального потомства. Чистейшего нибирийского сына, полученного правильным образом.

Ну, сказать, что он не знал, что у него уже есть сын – нет, этого хроникёр, разумеется, не скажет. В стране, где всякое слово – в том числе, конечно, Слово Правды, – становилось известно в первую очередь этому копошливому торопыге, не знать он не мог.

Когда Баст впервые увидел Билла, он был, ну, как это… поражён.

– Но он… он…

И монарх выпалил:

– Он ведь… Баст…

И, растерянно глядя, добавил уже другим тоном:

– И он… потрясающий… это мой…

Он вытер шею, и в этот момент леди Сунн опять предложила ему либо глотнуть чаю с коньяком, либо один из упомянутых ингредиентов в беспримесной чистоте.

– Это чудесный ребёнок… – Умилённо сказал он.

В эту минуту чудесный ребёнок опять прыгнул с ветки на ветку перед террасой, где происходило питьё чая, воссоединяющее семью, и издал отвратительный истошный вопль.

Баст дрогнул и пролил ингредиент.

Билл оказался вровень с окном и заглянул в него. Если учесть, что он был раскрашен диковинными узорами, которые, как объяснили монарху, логически обоснованы игрой в какого-то героя, то вид был теоретически неописуемый. Во всяком случае, это описание было бы под силу разве что леди Сунн, хоть она и порвала с литературой. Поэтому она с лёгкостью справилась с задачей.

– Билл, – сказала она страшному лику в окне, – тебе идёт.

Чудовище в окне прорычало:

– Я не Билл. Я – другой! Ужасный!

Леди Сунн, молча, задвинула занавеску и, улыбаясь, посмотрела на сделавшего ей официальное предложение абсолютного монарха.

– С мальчиками легко. – Объяснила она. – С девочкой я не знала бы, что делать.

Занавеска в окне вздулась от крика, более похожего на вой ветра. Баст стойко взялся за чашку. Он уже начал привыкать.

Началось приключение «Воссоединение Семьи», собственно, именно с этого раздирающего душу крика, в котором, несомненно, было что-то страшное и, как признался себе Баст – властное.

Когда монарх вылез из очень длинной машины со стыдливо затенёнными окнами на скромной и укромной улице в знойный день Хищника и прошёл в сопровождении секьюрити по этой улочке, цвели большие ярко-красные цветы на толстых стеблях с шипами.

В том, что шипы не декорация, монарх убедился самолично. Посасывая палец под тревожным взглядом секьюрити, он отказался подождать вертолёта с врачом и, оглянувшись, спросил:

– Как вы думаете, милый, кто-нибудь засёк, что я…

Видите? Монарх понимал, что красные цветы – чья-то собственность. Это уже хорошо, в плане оправдания леди Сунн.

Он посетовал:

– Как я не подумал про цветы раньше.

Он поглядел на них. Это были настоящие охотники, пожиратели плоти, и они отведали его собственной. Он добросовестно прикрывал секьюрити сзади, пока тот ломал стебель, обернутой в полу пиджака рукой, пыхтя и обливаясь потом.

Календарь обозначил этот день как солнечный, и глубоко в небесах знак Двойников уступил место морде крадущегося Хищника, порыкивающего издалека, в ту минуту, когда роза, гневная и облитая кровью, осталась в кулаке секьюрити.

Тут монарх и услышал этот крик, торжествующий и, прямо скажем, страшный. Он подскочил. Потом он клялся, что в ту же минуту его сердце было отдано Биллу. Поверить? Интересно было бы узнать, что подумала леди Сунн.